Подводная охота

понедельник, 16 июня 2025 в 15:49

Пишет Шано:

dok-zlo.livejournal.com/6568448.html

@темы: Звери, Перепост, Фото

---

Орден цветов, серии 9-16

Сначала разбирательство, так убийца Пань Юэ или нет, пошло гладко - вперёд вывели человека в цепях, который заявил, что Янь Цайвэй убил он. Заместитель главы Чжо, явившийся за обещанными объяснениями, растерялся, но придраться было не к чему. Однако тут ему на помощь выкатилась тяжёлая артиллерия: глава Чжо Ланьцзян, которого, вообще-то, до того из горожан мало кто видел, вдруг явил народу свой светлый лик, и Цайвэй с изумлением узнала в нём разбойника А Цзяна. Чжо Ланьцзян взялся за допрос сам, предполагаемый убийца держался достаточно стойко, но тут, испугавшись за него, раскололась хозяйка борделя, признавшись, что "убийца" подставной, и вообще её человек. Исключительно ради сохранения мира и спокойствия в Хэйяне, глава Чжо! Ладно, ответил глава Чжо, с вами я потом поговорю, а пока займусь этим судьёй. И схватился за меч. Пань Юэ тоже взялся за оружие, и тогда Цайвэй, испугавшись, что они сейчас друг друга поубивают, выскочила вперёд, потребовала у Чжо Ланьцзяна, чтобы он не клеветал на невиновного - и повторила свои слова, сказанные при самом первом их знакомстве. Намёк оказался понят совершенно правильно: Ланьцзян её узнал. И на глазах у изумлённой публики громогласно объявил, что верит барышне Шангуань как себе, и если она говорит, что господин Пань не убийца, значит, так оно и есть. И ушёл, проигнорировав шипение помощника, что эти двое наверняка заодно.
Служащие магистратом хором выразили восхищение храбростью барышни, а вот Пань Юэ был недоволен тем, что она так рисковала и велел своему помощнику впредь за ней присматривать - а ну как что... Так или иначе, ситуация благополучно разрешилась, если не считать того, что перетрусивший повар магистрата сбежал ещё до разбирательства, и готовить еду стало некому. Пришлось эту обязанность взять на себя служанке госпожи Шангуань, и её кулинарное искусство вызвало всеобщее одобрение. А Цайвэй вдруг вспомнила, что в этот день они с А Цзяном каждый месяц встречались, чтобы вместе выпить. А раз он знает, что она жива, то, выходит, опять будет её ждать! И Цайвэй помчалась в их обычную забегаловку.
Она оказалась права, Ланьцзян действительно ждал её с кувшином вина, но не дождался и ушёл, оставив вино подруге - ему доложили, что его жаждут видеть другие Великие, дабы поинтересоваться, с чего это вдруг он сделал разворот на сто восемьдесят. Хозяйка борделя даже ехидно предположила, что глава Чжо влюбился в барышню Шангуань. Совершенно верно, влюбился, не моргнув глазом, подтвердил Чжо Ланьцзян, - как, должно быть, и вы в Пань Юэ. Остальные поперхнулись и предпочли тему замять.
Тем временем Пань Юэ и Цайвэй продолжали ломать голову над тайной убийства и организацией, которая может за ним стоять. Игорный дом и его хозяина из уравнения можно было вычеркнуть, иначе он не отпустил бы их живыми. Отца Цайвэй убили десять лет назад, значит, организация орудует в Хэйяне уже давно. Независимо друг от друга придя к выводу, что надо поискать в архивах, они одновременно явились в хранилище записей и дружно взялись за поиски. И, после долгих и упорных трудов, нашли. Изображение жетона со знакомым узором фигурировало в так называемом деле о Фестивале фонарей. Его тогда нашли на месте одного из оставшихся нераскрытыми убийств, но по уверению стражника Лю, участвовавшего в следствии, жетон потом был украден, и его дальнейшая судьба неизвестна.
А на следующий день в магистрат явился Чжо Ланцзян и привёз барышне Шангуань богатые подарки, уже не оставив ни у кого никаких сомнений, что намерен за ней ухаживать. Заодно сказал, что она может обратиться к нему за помощью в любое время. После его ухода Пань Юэ заявил, что барышня может разбираться со своим кавалером как хочет, но только так, чтобы это не мешало следствию. Тем более сейчас, когда они подняли старое дело.
Фестиваль Фонарей проводился ежегодно в честь чудовища, которое по поверьям, жило в реке и регулярно баловало себя человеческой кровью (переводчики почему-то обозвали его "виверной", хотя виверна это, вообще-то, дракон с двумя лапами вместо четырёх, а тут чудовище по описаниям скорее напоминало змею. Но я для простоты тоже буду звать его виверной). Какое-то время это работало, и виверна свои людоедские привычки оставила, но пять лет назад у реки было найдено тело со странной раной на шее - словно от клыков, при этом плоть вокруг раны выглядела необычно. И случилось убийство как раз во время праздника. Ровно через год всё повторилось - ещё один труп на берегу с точно такой же раной. И ещё через год то же самое. Народ запаниковал, и праздник отменили.
Пань Юэ громогласно объявил, что ни в каких виверн не верит и праздник возобновляет, а пока начинает расследование. Тип в инвалидном кресле узнал об этом мгновенно (был у него в магистрате свой человечек), и вызвал к себе главу Зала Милосердия, чтобы предупредить о новом следствии.
Когда Цайвэй вышла из магистрата, намереваясь принять участие в опросе свидетелей, её окликнул Чжо Ланьцзян и предложил подвезти. Оказавшись в одной карете, они наконец смогли поговорить откровенно. Цайвэй рассказала о том, что с ней случилось, и поинтересовалась у Ланьцзяна - а ты-то почему мне врал? Тот в свою очередь рассказал, что встретился с ней в самый тяжёлый период своей жизни: отца только что убили, он неожиданно для себя стал главой, хотя отец вообще отослал его учиться подальше, видимо, желая для него лучшей участи. Но пришлось защищать его наследие и сходу вступать в криминальную войну. И в этих условиях дружба с девушкой-могильщицей, которой от него ничего не было нужно, стала для Ланьцзяна отдушиной. Так что теперь он буквально потребовал, чтобы Цайвэй воспользовалась его помощью.
Цайвэй попросила помочь ей найти свидетельницу-торговку - дочь одного из убитых. Ланьцзян отдал распоряжение подчинённым... Но заставь дурака богу молиться, он себе лоб расшибёт: подчинённые просто согнали всех торговцев и торговок с нужной улицы в какой-то сарай, создав у бедняг полное впечатление, что сейчас их начнут резать. Даже Ланьцзян несколько опешил от такой постановки вопроса и разжаловал чересчур борзого подчинённого, а Цайвэй извинилась перед испуганными людьми и объяснила, что ей нужно. Свидетельница, дочь торговца мороженным, унаследовавшая его дело, впрочем, сохранила полное самообладание и даже высказала своё "фэ", но на все вопросы вполне толково ответила. Ничего нового, впрочем, не сообщила - не видела, не слышала, не знаю. Когда же её спросили, где похоронено тело её отца, она рассказала, что тела жертв "виверны" побросали в реку, чтобы умилостивить чудовище.
Одновременно с ними Пань Юэ пришёл к свидетелям в магазин косметики, он же салон красоты, которым когда-то владел второй убитый. Работавшие там девушки тоже твердили, что ничего не знают, и дружно выражали сожаление о смерти такого хорошего хозяина. И только одна из них посмела тихонько признаться, что хотя к ней лично покойный был добр, но по отношению к остальным работницам - жесток, так что их слова сплошное лицемерие.
Возвращаясь от свидетельницы, Цайвэй и Ланьцзян наткнулись на Сяошэн, которая хотела предупредить подругу, что её ищет А Цзян, но предупреждение запоздало. И тогда Цайвэй предложила выпить всем троим. Пока Ланьцзян покупал выпивку, Сяошэн призвала подругу быть с ним поосторожнее и вспомнила, как люди из Серебрянного дождя однажды разгромили её дом, когда у неё не хватило денег заплатить им отступного. Ланьцзян услышал её слова, и они обменялись колкостями, благо Сяошэн под защитой подруги чувствовала себя достаточно смелой.
Пань Юэ в сопровождении стражника Лю пришёл на реку, посмотреть на место убийств. В это время с реки послышались крики, и в воде показалась длинная тень, извивающаяся как змея. Тень едва не опрокинула лодку, в которой, конечно, закричали, что это виверна, и скрылась, хотя Пань Юэ попытался догнать её по берегу.
Вечером Пань Юэ удивился, что Шангуань Чжи всё ещё нет, а тут ещё и помощник, следивший за ней, признался, что потерял её, потому что люди Серебряного дождя оцепили улицу, и он не смог подойти близко. И, как нарочно, снаружи закричали, что на берегу нашли ещё один труп. Не Шангуань Чжи, к счастью, а какого-то парня, хотя Пань Юэ уже на миг вообразил худшее. А поскольку девушки всё не было, он разослал людей на её поиски, но Цайвэй с Ланьцзяном вернулись в магистрат сами, весёлые и подвыпившие. И Цайвэй изрядно удивилась, почему Пань Юэ встретил её так сухо, пока служанка не объяснила ей, в чём дело. Мысль, что Пань Юэ за неё переживает, весьма Цайвэй порадовала. А сам Пань Юэ опять задался вопросом - могла ли его новая помощница так кардинально измениться за столь короткий период времени?
Назавтра, заметив, что Пань Юэ трудно писать из-за не до конца зажившей раны, Цайвэй решительно отобрала у него кисть и написала отчёт под его диктовку. Едва они закончили, как судье доложили, что к магистату пришла делегация горожан умолять оставить следствие и не злить вновь начавшую убивать виверну. А тут ещё и коронёр подтвердил, что рана у свеженького трупа такая же, как у прежних убитых. Понимая, что на напуганного не меньше прочих коронёра надежды мало, Пань Юэ решился доверить осмотр тела Шангуань Чжи - а что, в прошлый раз она неплохо справилась. Цайвэй сразу же нашла отличие - у прошлых жертв, согласно записям, раны были обескровленны, а у этой ничего подобного. Просто кто-то пытается вызвать панику и заставить магистрат прекратить расследование.
Выйдя из мертвецкой, герои наткнулись на служищих магистрата, которые тоже пытались взывать к духу виверны и делать приношения. После чего присоединились к просьбе горожан бросить это всё от греха подальше. Ладно, сказал Пань Юэ, давайте тогда спросим у Неба, продолжать мне или нет. Подбросим сотню монет, если все упадут одной стороной, то Небо велит продолжать. Монетки упали одной стороной, и Пань Юэ объявил: кто ещё посмеет вести панические разговоры, получит палок. Всем ясно?
(Объяснения этому не было, или я его уже его забыла, но, видимо, монетки были одинаковые с обеих сторон. Тем более, что перевернуть их никто не догадался).
Тем не менее, дело встало само - ни зацепок, ни подозреваемых. И ничего общего между жертвами. Устроив мозговой штурм, герои пришли к выводу, что убийца может быть маньяком или одержимым, убивающим в определённое время. А раз так, то кто сказал, будто с отменой фестиваля убийства прекратились? И все в магистрате получили задание перебрать архивы с нераскрытыми делами. Когда они сделали перерыв на обед, Цайвэй, увидев, что палочками Пань Юэ тоже пользуется с некоторым трудом, к веселью слуг и небольшому шоку служащих принялась его подкармливать. Между тем поиски дали плоды - всего в дни отменённого фестиваля нашли девять нераскрытых убийств. Но дело осложнялось тем, что предыдущий судья, не желая усложнять себе жизнь, даже не проводил толком осмотров, так что все подробности канули в Лету.
После обеда Ланьцзян снова нанёс визит в магистрат, на этот раз в сопровождении той самой мороженщицы с её младшей сестрой, которым он в качестве возмещения заплатил неплохую сумму денег и дал возможность расторговаться со служащими магистрата. Пока служащие с удовольствием лакомились, Ланьцзян и Пань Юэ обменялись колкостями, что не помшало Ланьцзяну предложить судье объединить усилия. Впрочем, если бы Пань Юэ отказался, глава Чжо собирался принять участие в расследовании и без разрешения. Как-никак, он в этом городе был почти полный хозяин.
Когда он ушёл, Пань Юэ заговорил с мороженщицей, и поинтересовался, какие у неё были отношения с покойным отцом. А то что-то не похожа девушка на скорбящую дочь, да и имя покойного с кадок со льдом было старательно стёрто. Тут вмешалась её сестра и рассказала, что мороженщица была приёмной дочерью, а на деле - прислугой, пока пьющий отец развлекался тем, что избивал родную дочь. И шрамы от побоев показала. Так что да, когда он отправился к праотцам, девушки не огорчились. И тут Пань Юэ осенило: вот что было общего между убитыми - жестокость! Кто-то унижал подчинённых, кто-то бил дочь, кто-то жену... Теперь, пересмотрев найденные дела, они с Цайвэй нашли ещё одного кандидата на жертву "виверны" - предводителя шайки малолетних попрошаек, жестоко обращавшегося со своими подопечными. Оставалось только найти его могилу. Что тоже оказалось непросто, родных у убитого не было, шайка после его смерти распалась, а нищие, многие из которых приворовывали, не стремились к общению с магистратскими служащими. Но Пань Юэ подсказал искать через ростовщиков - надо же где-то сбывать краденое, верно? В общем, могилу они нашли. Коронёр подтвердил, что да, судя по следам на кости, и этот был убит ударом в шею.
На обратном пути Пань Юэ и Цайвэй остановили карету, чтобы вместе прогуляться по хорошей погоде. Вечером слуги обсудили их поведение, так и не придя к единому выводу: благосклонность судьи к барышне Шангуань - это романтический интерес, или простая вежливость? А Цайвэй, понимая, что на коронёра надежды мало, но и сама она уже достаточно дала поводов для подозрений, решила осмотреть тело тайком, и тайком же подсунуть коронёру результаты. Увы, того хватило лишь на то, чтобы попугаем повторить подсказку: покойник, мол, был убит необычным оружием. Вопрос, что же это за оружие, поставил его в тупик. Пришлось барышне всё же брать дело в свои руки и изобразить на листе что-то вроде трёхзубой вилки. Остальные подняли рисунок на смех - не бывает такого! - но Пань Юэ отнёсся к её творчеству серьёзно, тем более, что Цайвэй хорошо эту форму обосновала. Так же Пань Юэ нашёл способ, как проверить её догадку: спросить у заключённых тюрьме, не видел ли кто что-то подобное. Авось кто-нибудь за смягчение приговора и согласится сотрудничать.
Расчёт оправдался - один грабитель вспомнил, как полтора десятка лет назад он со своими товарищами, вернувшись в город с добычей, наткнулся на убийцу с мечом с тройной развилкой на конце, который выкосил шайку, как косарь траву. Рассказчик тогда чудом выжил. И Пань Юэ уверенно обвинил в убийствах главу Зала Милосердия - Гу Юна (не очень понятно, с чего он сделал такой вывод, но, кажется, Гу Юн отмечался убийствами и раньше, пока не ударился в благотворительность). Правда, Цайвэй резонно возразила, что лично главе Гу убивать такую мелкую сошку, как мороженщик, как-то не к лицу. Но личностью Гу Юн и правда был подозрительной: судя по списку покупок, который достал Пань Юэ, он был куда богаче, чем можно было предположить. Да ещё к тому же все предметы одежды зачем-то покупал в двух экземплярах.
Словом, пришла пора с ним встретиться. На этот раз Пань Юэ всё же удалось отвязаться от общества Цайвэй и отправиться в одиночку. Благодаря тому, что как раз в это время стражник Лю отыскал своего коллегу, которого когда-то уволили за потерю жетона с тем самым узором. Цайвэй отправилась расспросить свидетеля, и узнала, что жетон был не просто потерян, а похищен. Похититель был в маске, но невысок ростом и, вероятно, молод. Короче, Гу Юном оказаться не мог.
А загримировавшийся Пань Юэ прибыл к воротам Двора Милосердия, и там нос к носу столкнулся с тоже загримированным Чжо Ланьцзяном. Глава Чжо, как и обещал, взялся за расследование, но зашёл с другого конца: так, говорите, в реке что-то там плавало? А ну-ка, братушки, отыщите мне всех мастеров по дереву и бамбуку, не получал ли кто из них заказ на изготовление чучела, или частей к нему? И эта ниточка очень быстро привела его туда же, куда и Пань Юэ.
Пришлось соперникам идти вместе. Оказавшись внутри Двора Милосердия, они быстро смекнули, что благотворительность - лишь прикрытие, а на деле глава Гу промышляет заказными убийствами. Когда к ним подошли поинтересоваться, с чем господа пожаловали, господа дружно потребовали встречи с хозяином. А поскольку глава с рядовыми заказчиками не встречается, Ланьцзян заявил, что хочет заказать не кого-нибудь, а нового судью - Пань Юэ. А сам судья добавил, что у него есть особое пожелание за дополнительную плату - убить господина Паня тем же оружием, которым были убиты жертвы Фестиваля Фонарей.
Гу Юн, к которому их всё-таки провели, замялся было, но тут Пань Юэ выдал в лоб: ты не знаешь этот способ убийства, потому что ты - не настоящий глава Двора Милосердия, ты его двойник. Потому-то Двор и покупает двойные комплекты одежды. К тому же Пань Юэ обратил внимание, что "глава" странно ходит, так, словно обувь ему велика. Так что подавайте-ка нам настоящего Гу Юна, подделки нас не интересуют.
Их попытались вышвырнуть прочь, но когда они раскрыли своё инкогнито, двойник связываться с судьёй и главой Чжо поостерёгся, и к хозяину их всё-таки провёл. Гу Юн не стал вилять и спокойно рассказал, что жертвы "виверны" не на его совести. Да, у него есть меч с развилкой на острие, но из-за давней травмы он не может действовать правой рукой, а убийца - правша. Поскольку Гу Юн, не чинясь, предъявил повреждённое запястье, герои, были вынуждены признать, что травме уже много лет, а потому у главы Гу действительно алиби. Пользоваться же этим мечом умели только члены его семьи, но Гу Юн - последний в роду. Молодые люди собрались откланяться, но тут Гу Юн заявил, что всегда выполняет заказы, а раз вы, глава Чжо, заказали Пань Юэ, то я сейчас его и прикончу. Левой рукой. Ланьцзян ответил, что передумал, но глава Гу упорствовал, и тогда спрятавшийся за Ланьцзяна Пань Юэ пригрозил войной с Террасой Серебрянного дождя. Поскольку глава Чжо не только не возражал, но и высказал готовность умереть вместе с ним, Гу Юн плюнул и отступил. Деньги, правда, не вернул.
Когда молодые люди в сопровождении двойника шли к выходу, на них с набросилась какая-то женщина с криками, что Гу Юн - убийца. Женщину утащили служанки, а двойник объяснил, что это супруга господина Гу, которая сошла с ума после смерти их единственного сына Гу Шаня. В магистрат к удивлению Цайвэй новоявленные товарищи по расследованию явились вдвоём. Ланьцзян получил приглашение на совместный ужин, и Пань Юэ, переодеваясь перед трапезой, поделился с помощником сомнением: не слишком ли стремительно развилась влюблённость главы Чжо в барышню Шангуань? Едва знакомы, а уже замуж зовёт. Помощник поинтересовался в ответ, а правда ли, что Пань Юэ и сам влюблён, а потому ревнует? Пань Юэ с возмущением отверг предположение, но потом невольно представил себе Шангуань Чжи замужем за Чжо Ланьцзяном - и понял, что эта картина ему совершенно не нравится.
Обсудив за ужином всё происшедшее, наша компания пришла к выводу, что с госпожой Гу имеет смысл всё же попытаться поговорить, не смотря на её безумие. Цайвэй и Ланьцзян быстро распределили роли: Ланьцзян отвлекает Гу Юна, а Цайвэй с Пань Юэ через чёрный ход пробираются в Двор Милосердия. Пань Юэ попробовал было отказаться от участия в авантюре, но барышня была настойчива. В результате, так и сделали: пока Ланьцзян заговаривал главе Гу зубы, извиняясь за утренний инцидент, наши герои пролезли в сад при Дворе и увидели, как госпожа Гу куда-то тайком пробирается с коробом для еды. Проследив за ней, они попали в замаскированный ход, ведущий в подземную камеру. Где явно кого-то когда-то держали - герои нашли разбитую цепь, царапины на стенах и следы полу. Цайвэй даже предположила, что здесь действительно сидела виверна, но это предположение они по здравому размышлению отвергли. Узник был человеком.
А потом Пань Юэ внезапно прихватил приступ клаустрофобии. Цайвэй уже видела такой, когда они оба были детьми. В детстве Пань Юэ травили другие дети, повторявшие за взрослыми, что его мать покончила с собой от стыда, потому родила не от мужа (ну да, семейство Пань внешностью похвастаться не может, папаша так и вовсе на мопса похож, а тут - такой красавец). В конце концов маленький Пань Юэ, сорвавшись, придушил заводилу обидчиков, не очень понятно, до смерти, или всё-таки не совсем. Папа после этого в ярости сломал о сына палку и оставил в тёмном подвале, где тот словил паническую атаку. В таком состоянии его и нашла прибежавшая подружка. Вытащила из подвала, привела в чувство и прочитала ему стишок собственного сочинения. И сейчас Цайвэй снова вспомнила тот стишок, который и повторяла, пока Пань Юэ не очнулся. А поскольку он был не в себе, то не смог понять, действительно ли слышал голос Цайвэй, или ему просто примерещилось.
В себя он пришёл вовремя, потому что в камеру кто-то зашёл. "Кем-то" оказалась безумная госпожа Гу, которая, похоже, до сих пор была уверена, что узник находится здесь, потому принесла еду и попыталась с ним заговорить (где она шаманалась всё это время, интересно, герои же сначала по её следам шли). Из слов женщины наша парочка сделала вывод, что она обращается к своему сыну. Похоже, юноша не умер, а был зачем-то посажен родным отцом на цепь, но потом сумел сбежать. Вот вам и кандидат в убийцы! Узнав, что хотели, герои попытались выбраться из подземелья, но не тут-то было - Гу Юну доложили, что к нему кто-то проник. Поэтому он запер дверь и пустил в подвал ядовитый дым. Но в каждом смертельном подвале найдётся вентиляционное отверстие под размер человека! Так наша парочка и выбралась. А поскольку они успели наглататься дыма, то сразу вернуться на условленное место не смогли, ещё какое-то время провели в лесу, приходя в себя, так что не дождавшийся их Ланьцзян пришёл в магистрат и поднял тревогу. Правда, поиски начать толком не успел, Пань Юэ явился сам и Цайвэй на руках притащил. Ланьцзян попытался было поскандалить - до чего ты её довёл?! - но Цайвэй погасила конфликт в зародыше.
А Пань Юэ отправился к гробу жены переживать своё непостоянство. Не успел отомстить за смерть одной женщины, как уже увлёкся другой. Фу, стыд-то какой.
На следующий день он не знал, куда девать глаза, общаясь с Шангуань Чжи, но сумел отвлечься на дела. Нужно было ловить младшего Гу, и решено было делать это на живца. С помощью Ланьцзяна, вызвавшегося внести посильный вклад, магистрат запланировал организовать пышное праздненство, выбрать среди горожанок девушку для торжественного зажигания фонарей, а поскольку убийца ненавидит обидчиков женщин и детей, то разыграть представление: кто-нибудь изобразит злодея, который эту девушку публично оскорбит. Роль злодея сначала хотели поручить помощнику Пань Юэ, но тот не смог убедительно сыграть (тем более, что репетировал он со служанкой Цайвэй, с которой у них чем дальше, тем больше проявлялась взаимная симпатия), и тогда за хорошую плату согласился выступить стражник Лю.
Глава Гу тоже времени даром не терял. Он встретился с типом в инвалидном кресле, пожаловался ему на то, что Чжо Ланьцзян слишком много себе позволяет, а тип пообещал, что возьмёт главу Чжо на себя. Сосредоточься на своём отпрыске, не дай магистрату найти его раньше.
А Ланьцзяну доложили, что кто-то, используя его имя, вымогает деньги. Очень быстро выяснилось, что это Бай Сяошэн. Поняв, что Чжо Ланьцзян ухлёстывает за её подругой, Сяошэн предложила ему помощь в этом деле, а в качестве платы потребовала его меч с родовым знаком. И, размахивая этим знаком, действительно добыла себе сколько-то немножечько денежек. Ланьцзян нежно прижал её к стенке, и кто знает, чем бы кончился их разговор (хотя вряд ли чем-то серьёзным для Сяошэн), но тут на них напали, причём первой нападающих почуяла девушка, не дав застать их врасплох. Так что Ланьцзян отбился, и они смогли убежать. Некоторое время прятались в домике в лесу, пока помощник Ланьцзяна не пришёл с известием, что нападавшие - недобитые убийцы его отца. Которые, судя по осведомлёности, получают сведения прямиком из самой Террасы. Ланьцзян согласился переждать в убежище ещё несколько дней на всякий случай, но тогда возник вопрос, что делать с Сяошэн. Помощник стоял на том, что нельзя её опускать, ведь она может их выдать, но глава махнул рукой и велел её не трогать: пусть идёт на все четыре стороны.
Правда, Сяошэн, не горя желанием подвергаться опасности, решила остаться сама, пока нападавших не найдут. Заняться было нечем, они с Ланьцзяном разговорились, и тот рассказал, как конкуренты обманули его отца: сделали вид, будто готовы пойти с ним на мировую, принесли подарки, но под их видом протащили кувшины с маслом, облили всё и подожгли дом. Отец Ланьцзяна сгорел заживо, а сын в отместку вырезал убийц - и сам едва не погиб. Но, как оказалось, полностью уничтожить врага не получилось, остатки их вдруг снова вылезли.
А время шло, наступил обещанный праздник Фонарей, а успехов в поисках у Террасы всё не было. Тогда Ланьцзян решил больше не ждать, а самому стать приманкой. Ускользнув из домика, он увёл Сяошэн в лес. Убийцы появились очень быстро, но за Ланьцзяном следом шли подчинённые. Так что случилась эпичная схватка, в ходе которой Сяошэн попытались взять в заложницы. Но девушка, не иначе как с перепугу, неплохо справилась с неудачливым нападающим сама, заслужив искреннее одобрение Ланьцзяна. Попутно был найден и шпион убийц - один из подчинённых Террасы. Приказав помощнику запереть его и нескольких пленных, чтобы потом допросить, Ланьцзян почти извинился перед Сяошэн за то, что подверг её опасности. Сяошэн его слова вполне удовлетворили, и они дружно направились на праздник, помогать Цайвэй и Пань Юэ.
Праздник шёл своим чередом, настала пора ключевого представления, и тут стражник Лю вдруг признался, что ему от волнения поплохело, так что выступить, как договаривались, он не в состоянии. Что делать? Пришлось Цайвэй импровизировать и сыграть роль злодейки самой. Когда выбранную девушку пригласили на помост над площадью, Цайвэй во всеуслышание набросилась на неё, объявив, что она недостойна: зажигать фонарь и быть в центре внимания должна сама Шангуань Чжи! И сделала вид, будто готова побить девушку кнутом, а когда Пань Юэ заступился за перепуганную беднягу, только фыркнула, что ты, де, мне не указ. Меня защищает глава Чжо, ясно? И ушла, задрав нос. Пань Юэ извинился за свою секретаршу, после чего всё пошло так, как надо. Фонари были зажжёны, зрители восхищены, а на Цайвэй напал какой-то парень, но поскольку девушку "пасли", то причинить ей вред не дали. Причём обезвредил нападавшего лично подоспевший Чжо Ланьцзян. Оглушённого парня утащили, Цайвэй наговорили комплиментов за храбрость, после чего вся компания с чувством выполненного долга отправилась гулять на празднике.
В какой-то момент они разделились - Пань Юэ ушёл допрашивать очухавшегося арестованного, Ланьцзян тоже зачем-то отлучился, и девушки остались вдвоём. Прогуливаясь, они наткнулись на закомую мороженщицу с сестрой и охотно угостились мороженным. А через некоторое время у Цайвэй вдруг прихватило живот. Городской туалет был занят, так что она, оставив подругу, вынужденно убежала на берег речки. И только потом начала соображать - праздник Фонарей, берег реки, она тут одна... Всё как с другими жертвами "виверны". Тем временем и Пань Юэ, допросив нападавшего, пришёл к выводу, что их водят за нос - сын Гу Юна столько лет прятался, а теперь, когда его схватили, вот так взял, да и признался, что он и есть Гу Шань? Подставной сынок-то, похоже. А это значит, что Цайвэй по-прежнему в опасности, вот только где её искать? Убедившись, что Ланьцзян с Сяошэн не знают её местонахождение, Пань Юэ разослал всех доступных людей на поиски.
Цайвэй и правда была в опасности - на неё напал какой-то человек, и попытался убить (не помню уже, объяснялось ли, кем он был послан), и тут вдруг опять появилась знакомая мороженщица. И продемонстрировала впечатляющие боевые навыки, заколов убийцу... трохрогой сосулькой. Стало ясно, почему отметины на телах других жертв выглядели так странно, если их убивали льдом. И тут до Цайвэй дошло: у Гу Юна не было сына, у него была дочь! (Ох уж эти китайские имена, по которым не определишь, он это или она). Но глава Гу был одержим желанием получить наследника, а других детей, видимо, у него быть не могло, и он попытался переделать девочку в мальчика. Но Гу Шань проявила упрямство и в мальчика перелицовываться на пожелала. В результате оказалась на цепи. Сбежала, но, будучи не в силах совсем бросить любимую мать, осела поблизости, а после всего пережитого в ней развилась нетерпимость к жестокости, на которую она отвечала убийствами. Я и тебя сейчас убью своими руками, заявила она Цайвэй, ненавижу таких как ты, богатеньких и самоуверенных, думающих, что им можно всё.
К счастью, Цайвэй сумела протянуть время, отвлекая её расспросами, а сама тем временем незаметно перепелила верёвку для гирлянды фонарей. Их падение привлекло внимание тех, кто её искал, так что Пань Юэ с остальными успели её спасти. Но когда арестованную Гу Шань вели в магистрат, навстречу им вышел Гу Юн, которому уже доложили, что его дочь поймана. И потребовал, чтобы она молчала о жетоне и всём, с ним связанном, угрожая в противном случае убить её мать. Вот только его жена сама напоролась горлом на нож, не желая становиться орудием шантажа для дочери. После этого дочь кинулась на отца и ранила его, но сама погибла (а все вокруг стояли и смотрели).
Остался у следствия только Гу Юн, арестованный за публичное убийство. Впрочем, не у одного Пань Юэ оказалась беда со свидетелями: вернувшись к себе, Ланьцзян узнал, что схваченные враги бежали, а их охрана перебита.
Утром Цайвэй и Пань Юэ пришлось заступаться за сестрёнку Гу Шань, которую добрые соседи едва не выкинули из собственного дома - сестра убийцы, дескать! Правда, одного явления судьи оказалось достаточно, чтобы их утихомирить, а Пань Юэ, чтобы уж окончательно пресечь безобразие, демонстративно почтил память покойной мороженщицы. Оставив Цайвэй утешать девочку, он вернулся в магистрат допрашивать Гу Юна, а в дом мороженщицы пожаловали дети-нищие, которых покойная когда-то избавила от надсмотрщика и с тех пор, случалось, угощала мороженным. Цайвэй приняла их всех и научила тому самому стишку, которым спасала Пань Юэ от припадка.
Гу Юн в магистрате, в принципе, согласился говорить, признал, что родителей Цайвэй убил он (вернее, его люди), но свою причастность к гибели девушки на свадьбе отрицал. А чтобы рассказать больше, потребовал гарантий безопасности. Пань Юэ согласился увезти его подальше, вот только все, прибывающие и убывающие из магистратской тюрьмы должны были поставить свой отпечаток пальца в специальной книге. И после этого Гу Юну резко поплохело. Перед смертью он успел прохрипеть что-то вроде " жетон - это баран", но никто его не понял. Оказалось, что в баночке с краской для отпечатков спрятана отравленная игла. Так Пань Юэ узнал, что в магистрате есть шпион их врага - и перепугался за Шангуань Чжи. Она и без того-то рисковала собой, а тут, оказывается, убийцы совсем рядом. Так что не нашёл он ничего лучше, чем погнать соратницу прочь и вообще попытаться отправить обратно в столицу. Вовремя появившийся Ланьцзян тут же пригласил девушку к себе, но разобиженная Цайвэй ответила, найдёт, где ей жить, благо денег для аренды или покупки дома у неё достаточно. Работать ли ей в магистрате, тут действительно Пань Юэ решает, но прогонять её из города у него права нет.
Ланьцзян помог Цайвэй переехать в новый дом, потом остался на ужин, и за ним подвыпившая Цайвэй разоткровенничалась и принялась жаловаться на свою глупость. Это ж надо быть такой дурой - любить человека, которому не нужна, и которому ничего не можешь дать. Но и разлюбить Пань Юэ я тоже не могу, такая вот беда. Выслушал всё это Ланьцзян и понял, что и сам дурак - по той же самой причине.
Господину судье немедленно доложили о визите главы Чжо к его бывшему секретарю, но он сделал вид, будто это его не интересует. У него и без того в отсутствии Шангуань Чжи крокодил не ловился и кокос не рос, да ещё и весь магистрат изнывал без вкусных обедов, которые готовила служанка барышни. Но повод увидеть Цайвэй скоро нашёлся - похороны Гу Шань. Правда, Цайвэй там была в сопровождении Ланьцзяна, так что они с Пань Юэ не обменялись ни словом, только поглядели друг на друга. И разошлись страдать дальше.

Продолжение следует.

@темы: Дорамное

---

Успела

А, между прочим, сегодня был праздник Драконьих лодок!

@темы: Праздники, В этот день..., Китайское

---

Кто проболел все майские, тот я. Да хорошо так проболела, с температурой 39 и болью в суставах - в первый раз мне такая радость, бр-р... Выбралась наружу в только субботу, и то долго проходить не смогла, нога заболела. Сейчас, вроде, всё в порядке, т-т-т. Зато увидела цветущий каштан. Уже. Не устаю удивляться вывертам природы.

@темы: Всякое, Матушка-природа, Фото

---

Орден цветов, серии 1-8

Жили-были мальчик и девочка, причём девочка Янь Цайвэй была дочкой министра юстиции, а мальчик Пань Юэ - сыном его заместителя. Дружили они с самого нежного возраста, и однажды сам император, умилившись их преданности друг другу, предложил придворным когда-нибудь поженить отпрысков. Слово императора закон, так что стали Янь Цайвэй и Пань Юэ женихом и невестой.
А потом отец Цайвэй вдруг на ровном месте был обвинён в государственной измене и сослан куда-то далеко. Да только и до места ссылки не доехал; в пути на него напали разбойники и убили и его, и его жену. Сама Цайвэй чудом осталась в живых, отделавшись шрамом через всё лицо. Сунулась она было к своему жениху, да только его папа её и на порог не пустил. Помыкалась она как-то, бедняжка, помыкалась, а потом ей повезло: нашёлся добрый человек, давший ей приют - коронёр из провинциального города Хэйяна. А, поскольку своих детей у него не было, то всю свою науку он передал воспитаннице. Когда же коронёр по состоянию здоровья уже не смог выполнять свои обязанности, то Цайвэй, чтобы свести концы с концами, начала работать могильщицей, благо трупов она после столь близкого знакомства, не боялась совершенно.
Тем временем Пань Юэ тоже вырос в весьма красивого мужчину, выучился, стал цензором (то есть, тоже следователем, только специализирующимся по внутренним преступлениям чиновников), и повёл на папу планомерную атаку: мол, признавайся, где моя невеста, я же знаю, что ты знаешь. Всё равно тебе покоя не дам, пока не скажешь, всей семье будут вставлять палки в колёса, если понадобиться, благо возможности имеются. Какое-то время папа-Пань держался, но потом плюнул и сказал - она там-то и там-то, но если женишься на ней, домой можешь не возвращаться. Лады, ответил преданный сын, и поехал за своей суженой, которую все годы разлуки продолжал преданно любить.
Приехал он, надо сказать, очень вовремя - Цайвэй как раз попала в крупные неприятности. В Хэйяне убили целую семью, а поскольку местному судье шепнули, что Уважаемые люди детального расследования не желают, то судья, оглядевшись по сторонам, ткнул пальцем в первую, кто попался ему на глаза - вызванную для уборки трупов девушку-могильщицу. Из Цайвэй начали выбивать признание в убийстве, и быть бы ей казнённой за преступление, которого она не совершала, но тут рыцарем на белом коне явился Пань Юэ. В буквальном смысле набил судье морду, а Цайвэй дал возможность отлежаться после допроса, после чего продолжить следствие (забавная сценка, где девица увлечённо режет труп, пока стоящий рядом столичный чиновник зеленеет, а когда ему тыкают в нос содержимым желудка, и вовсе выскакивает за дверь). И она таки вычислила убийцу, а Пань Юэ заставил местных шишек её выслушать, так что преступник понёс заслуженное наказание.
После этого Пань Юэ уже откровенно распахнул объятия, мол, люблю, не могу, женюсь. Цайвэй покочевряжилась было: где теперь ты, а где я, да зачем тебе это нужно, но он её всё-таки уломал, доказав, что ради неё готов на многое. И всё вроде бы стало хорошо, готовились они оба к свадьбе, но тут из столицы примчалась ещё одна кандидатка на его руку и сердце.
Был у Пань Юэ друг по имени Шангуань Лань, известный богач, а у него имелась младшая сестра Шангуань Чжи, девица красивая, но избалованная, самовлюблённая, подловатая и не слишком умная. И вбила она себе в голову, что они с Пань Юэ - пара, созданная Небесами друг для друга, осталось только дождаться, пока он тоже это поймёт. А пока надо стать достойной его красоты, для чего Шангуань Чжи годами изводила себя косметическими процедурами под руководством какого-то мутного типа в маске. И тут как гром среди ясного неба грянуло известие, что Пань Юэ женится, да на ком? На какой-то уродине?! Попытка поговорить с ним самим кончилась тем, что Шангуань Чжи была хоть и без грубости, но послана, и тогда она взялась за невесту. Слуги Шангуань похитили Цайвэй, после чего Шангуань Чжи с помощью того самого типа взяла... да и поменялась с ней лицами. Каким образом? Не задавайте дурацких вопросов, итс мэджик китайская медицина. Сделаем вид, будто не заметили, что у героинь не только лица, но и фигуры с голосами и манерой поведения поменялись. После чего Шангуань Чжи ничтоже сумняшеся избавилась от всех свидетелей (каким образом одна, явно не утруждающая себя физическими упражнениями девица сумела спихнуть с обрыва двух мужиков и одну женщину, опять-таки оставим на совести сценаристов). Но Цайвэй упала на растущее внизу дерево, и потому выжила и даже не покалечилась.
Шангуань Чжи с её лицом явилась в назначенный час к Пань Юэ, и тот, ни о чём не подозревая, с ней обвенчался. И тут невесту прямо на свадьбе кто-то возьми, да и убей, так что её труп вывалился из окошка спальни под ноги прихрамавшей на свадьбу Цайвэй. Та только и успела рассмотреть мелькнувшую вдали мужскую спину в наряде жениха. От потрясения Цайвэй свалилась без сознания прямо на дороге, где её нашёл встревоженный Шангуань Лань.
А где-то в другом месте некий тип в инвалидном кресле с усмешкой констатировал: спасибо тебе, Пань Юэ, без тебя мы Янь Цайвэй могли бы и не найти.
Цайвэй пролежала в горячке целый месяц, а очнувшись, узнала, что находится в доме Шангуань, где её, естественно, принимают за младшую сестру хозяина. Сначала Цайвэй попробовала отрицать, что она Шангуань Чжи, но это было принято за расстройство из-за болезни, а там и она сама сообразила: стань кому-нибудь известно, что она выжила, попытку убийства могут и повторить. Так что не всё так плохо для неё складывается, а то, что она теперь богата, открывает определённые перспективы. Что до Пань Юэ, то он, как выяснилось, наскоро похоронив жену, укатил обратно в столицу. Где не долго предавался горю, а быстренько заключил новую помолвку, да ни с кем-нибудь, а с императорской дочкой. И это именно принцесса, нажав на соответствующие рычаги, помогла ему отбиться от обвинений в убийстве первой жены. А пока Пань Юэ, в ожидании, когда выйдет срок траура и можно будет снова жениться, получил по протекции новой невесты назначение обратно в Хэйян, на должность нового судьи. Горожане встретили его с восторгом, и Цайвэй, послушав разговоры, что Пань Юэ и принцесса давно нравились друг другу, да вот его предыдущая помолвка им мешала, поняла - вот же он, мотив для убийства. И, от души оплакав свои преданные любовь и доверие, Цайвэй решила: я не я буду, если не выведу эту сволочь на чистую воду!
И потому, когда Пань Юэ пришёл навестить друга, Цайвэй пристала к нему как банный лист, утверждая, что после болезни переосмыслила жизненные ценности, что любовь мне больше не нужна, а желаю послужить на благо общества. А потому дай мне работу в магистрате. Обожающий брат, во всём потакавший сестрёнке, поддержал её просьбу, и Пань Юэ, закатив глаза, решил, что проще отдаться, чем отвязаться, и согласился взять Шангуань Чжи секретарём. И, уже дав согласие, нашёл выроненный ею мешочек для благовоний, подозрительно похожий на тот, что был у его невесты. Эгей, а не ты ли мою любимую убила? Ну так я тебя разоблачу!
Вот так, подозревая друг друга и собираясь держать врага в поле зрения, чтобы потом с ним разделаться, они и приступили к совместной работе. Шангуань Лань, которому нужно было управляться с семейным достоянием, вернулся в столицу, оставив сестре денег, так что Цайвэй оказалась сама себе хозяйкой. (А у Пань Юэ такая забавная шапочка, когда он в судейском, но он и в ней хорош, подлецу всё к лицу).
В магистрате новые подчинённые ввели Пань Юэ в курс дела. Оказалось, что в городе имеются четыре, так сказать, центра силы, Четверо Великих, с которыми надо считаться: бордель "Двор тысячи цветов", казино "Дом жизни и смерти", благотворительная организация "Зал Милосердия", и всеобщие крышеватели "Терраса Серебрянного дождя". Спорить с ними не рекомендуется даже официальным властям. Пань Юэ выслушал, покивал, да и приказал докладчика выпороть, сразу обозначив своё отношение к попыткам втянуть его в неуставные игрища. Пороть, кстати, выпало героине, получившей возможность воздать око за око, ибо выбить из неё признательные показания не так давно пытался этот же самый стражник Лю. Нежелание считаться с местным криминалитетом Пань Юэ подтвердил в тот же день: когда он проходил по улице, на него набросилась женщина, явно нарывавшаяся на то, чтобы её посадили в тюрьму за оскорбление судьи. Быстро поняв, что так она хочет спрятаться от жестокого мужа, Пань Юэ спросил у прибежавшего следом супруга: а ваша жена вообще нормальная? Что вы говорите - ненормальная? Значит, вы за неё отвечаете, согласны? Супруг охотно подтвердил, что согласен. Тогда и за её оскорбительные слова тоже отвечаете вы. В тюрьму его немедленно! Как муж не грозил своими связями, никто не стал его слушать.
Так что скоро Четверо Великих собрались вместе, чтобы решить, что им делать с этим новым судьёй. Точнее, Трое - четвёртый, хозяин Серебрянного дождя был в отъезде, и вместо него пришёл его заместитель, давший понять, что заранее согласен с любым решением. Владелец казино стоял за то, что делать ничего не надо - как приехал Пань Юэ, так и уедет, у него свадьба на носу, что императорскому зятю до нашего захолустья. В свою очередь, содержатель Двора Милосердия считал, что вопрос надо решать радикально: нет человека, нет проблемы. И, наконец, хозяйка борделя предложила сперва попробовать договориться. Однако на попытку дать ему взятку Пань Юэ заломил такую цену, что стало ясно - договариваться он не собирается.
Тем временем Цайвэй взялась за расследование. Попыталась найти своё дело в архиве, потом обшарила комнаты Пань Юэ, став невольным свидетелем его переодевания и обнаружив свежий шрам у него на пузе. Кроме того, она припрягла себе в помощь свою подружку, мелкую мошенницу, продавщищу поддельных украшений Бай Сяошэн. Когда героиня без особого труда доказала ей, что она - это она, Сяошэн по дружбе - ну, и за дережку - с удовольствием взялась ей помогать. Достав с её помощью крепкого вина, Цайвэй устроила попойку для всего магистрата, и когда Пань Юэ уснул, свистнула у него ключ от ларца, где наконец и нашла своё дело. О том, что судья лишь притворялся спящим, она осталась в неведении. Убедившись, что о причине смерти настоящей Шангуань Чжи составитель отчёта и сам понятия не имел, Цайвэй поняла, что надо осматривать тело. Вот только где оно похоронено, никто не знал.
Пань Юэ тоже сложа руки не сидел. Своё плачевное состояние в день свадьбы "Шангуань Чжи" объяснила нападением разбойников. И он потащил её на опознание человека, который заложил принадлежащую барышне Шангуань ценность - накладку с её повозки. Однако человек клялся, что ни на кого не нападал, а просто украл повозку, когда та стояла на заднем дворе дома, где приходило венчание. И саму повозку показал, так что Пань Юэ поинтересовался уже у барышни Шангуань: каким образом её экипаж мог попасть к нему домой, если её ограбили? Та ничего не смогла толком ответить, и тогда наш герой по пыли, оставшейся на колёсах опознал и место, где она побывала - тот самый карьер, куда настоящая Шангуань столкнула соперницу, и собственных помощников заодно. Там, будучи прижатой к стенке, Цайвэй была вынуждена признать, что да, была похищена Шангуань Чжи. Но тут же добавила, что хотела только напугать соперницу, и тут на них обеих напали, так что они были вынуждены вместе спасаться. В подтверждение своих слов показала трупы слуг, которые так там с тех пор и лежали (надеюсь, их хотя бы после этого убрали). И, якобы, в процессе вынужденного общения Шангуань Чжи убедилась, что Ян Цайвэй и Пань Юэ связывает действительно искренняя любовь, а ей между ними места нет, и решила отступиться. Поскольку она привела подлинные слова невесты - свои слова - Пань Юэ поверил. Прослезился, перестал её подозревать, и отныне начал относиться значительно мягче.
Цайвэй встретилась со своим учителем - она пыталась сделать это раньше, но тогда нашла лишь разгромленный дом. Старого коронёра отыскала Бай Сяошэн, и тот рассказал, что в ночь свадьбы его попытался убить человек в маске и одежде жениха, так что старику пришлось бежать. Это подтвердило худшие опасения Цайвэй (зачем при такой приметной одежде прятать физиономию, никто из них как-то не задумался). А тем временем в город вернулся хозяин Террасы Серебрянного дождя. И тут же велел сообщить остальным троим Великим - оставьте Пань Юэ в покое, теперь он моя забота. И уже на следующий день в магистрат явился заместитель главы Серебрянного дождя и от имени своего господина прилюдно обвинил Пань Юэ в убийстве жены. На поиск доказательств невиновности Пань Юэ была дана неделя. И магистратские служащие тут же затряслись, что когда эти двое схлестнутся, они окажутся между двух огней.
Цайвэй, воспользовавшись удобным предлогом, завела речь об осмотре тела, но невозмутимый Пань Юэ лишь отмахнулся. Подсматривая за ним, Цайвэй увидела как ему принесли приглашение, да не откуда-нибудь, а из Двора Сотни цветов. Смелая девица пробралась туда следом за своим принципалом, а увидев, как Пань Юэ уводят в отдельный кабинет, куда позвали музыкантш, переоделась одной из них, благо они выступали под вуалями. Там она стала свидетельницей разговора хозяйки с гостем, в котором хозяйка неожиданно предложила Пань Юэ союз. Предупредив, чтобы он относился к угрозам со стороны Серебрянного дождя серьёзно: глава Чжо хоть и сопляк, а поставить себя сумел. Три года назад тут была борьба за передел власти, прежнего главу, его отца, убили, а сынок после нескольких кровопролитных стычек развесил головы убийц на воротах. Под конец Цайвэй неосторожно привлекла к себе внимание, но узнавший её Пань Юэ уволок девушку с собой, спасая от разоблачения. После чего от души отчитал: твой брат оставил тебя на моё попечение, что я ему скажу, если с тобой что-то случится?!
Следующее утро подкинуло Цайвэй загадок - Пань Юэ доложили о чьём-то приезде, и он тут же ушёл, никому ничего не сказав. Между тем горожане и даже служащие магистрата начали делать ставки, чья возьмёт: господина Чжо или господина Паня? И Цайвэй, ломавшая голову, как же ей найти тело Шангуань Чжи, придумала: они с Сяошэнь сделали по крупной ставке на Чжо, после чего по секрету поведали всем, желающим слушать: а Терраса-то Серебрянного дождя нашла тело жены Пань Юэ!
На обратном пути девушки зашли переждать дождь в питейное заведение, и там Цайвэй увидела ещё одного знакомого. Три года назад, как раз когда шли разборки между Серебрянным дождём и конкурентами, она однажды вытащила из кучи трупов оказавшегося ещё живым молодого разбойника. Спрятала у себя, подлечила, и с тех пор она и А Цзян, как он ей назвался, стали друзьями и регулярно выпивали вместе. И вот теперь он пил в одиночестве с битьём посуды и воплями "Да на кого ж ты, Цайвэй, меня покинула!" Проникнувшись жалостью, Цайвэй быстро заплатила недовольному хозяину за ущерб, после чего они с Сяошэн сняли для А Цзяна комнату в гостинице, перевязали ему порезанную руку и оставили отсыпаться.
Расчёт Цайвэй оправдался: слухи о найденном теле дошли до Пань Юэ, и он отправился проверить, а Цайвэй засунула под подпругу его коня проколотый мешочек с цветным порошком. Оказалось, что тело лежит в хорошо знакомом ей месте - когда они с Пань Юэ только встретились после десятилетней разлуки, она показала на персиковую рощу и сказала, что там и хотела бы быть похороненной, когда придёт её час. Супруг её пожелание выполнил в точности, к тому же оказалось, что тело лежит в ледяном гробу целёхонькое: мечта патологоанатома.
Взявшись за осмотр, Цайвэй нашла причину смерти: тонкую золотую иголку, воткнутую в мозг. (Золотую. Прямо сквозь череп, ага). И так, за осмотром её и застал Пань Юэ, который был не дурак и сообразил, что его заманивают к телу. Героиня спешно отбрехалась, что хотела окончательно очиститься от подозрений. Ухаживая за собой, она многое узнала о человеческом теле, и теперь собиралась применить эти знания. Пань Юэ её прогнал, а уже на следующий день услышал, как она расспрашивает служащих магистрата о необычном оружии и золотых иглах. Ей порекомендовали ювелирную лавку, Цайвэй направилась туда и снова наткнулась там на господина судью, вдруг тоже заинтересовавшегося украшениями. Припугнув её, Пань Юэ всё же выудил у своей скрытной помощницы признание о найденной золотой иголке, после чего они направились на поиски изготовителя вместе. Чтобы не обходить все лавки, Цайвэй придумала объявить, что Пань Юэ ищет подарок для своей невесты-принцессы, так что ювелиры со всего города сами собрались к ним, предлагая лучшие образцы. Пань Юэ это не слишком понравилось, но метод оказался действенным: они действительно нашли подходящий образец достаточно тонкой работы. Но когда они спросили продавца о мастере-изготовителе, оказалось, что тот умер месяц назад.
Герои отправились в его дом, где встретили полуслепую мать умершего ювелира. Расспросив её, они узнали, что её сын умер за день до свадьбы, а как раз перед этим получил выгодный заказ. Клиент сам пришёл за ним, они ушли вместе, и обратно ювелир уже не вернулся. Его тело нашли следующим утром у реки, было решено, что он утонул. Женщина показала могилу сына, а когда Пань Юэ ушёл за помощниками, чтобы разрыть могилу и осмотреть тело, мать по секрету сказала Цайвэй: лица заказчика она разглядеть не могла из-за проблем со зрением, но вот голос расслышала и запомнила. Это был голос спутника Цайвэй.
Её слова всколыхнули пригасшие было подозрения девушки, и Цайвэй решила сама разрыть могилу и осмотреть тело. За этим занятием её и застал слишком бысро вернувшийся Пань Юэ. И сразу спросил - это что за самодеятельность? Ты что, подозреваешь меня в убийстве? Цайвэй, решив, что терять нечего, в лоб ответила: да, подозреваю. А если ты и со мной что-нибудь сделаешь, мой брат этого так не оставит. Ладно, ответил Пань Юэ, тогда зачем мне хранить тело и оставлять в нем орудие убийства? Коронёр, который сейчас работает в магистрате - человек некомпетентный, так что я вызвал столичного специалиста. Вот только не успел столичный коронёр приехать, как тут же чем-то и отравился, и теперь я его лечу в тайне от всех. Вот тебе правда, а если ты меня всё ещё подозреваешь - валяй, осматривай тело, я не буду тебе мешать.
После этого Цайвэй притихла и дождалась, пока труп достанут помощники. По её требованию магистратский коронёр прямо тут произвёл вскрытие, и нашёл причину смерти: проглоченные слитки серебра - видимо, убийца заставил несчастного ювелира заглотить всю плату за работу, угрожая его матери (интересный способ убийства...) А ещё в желудке нашли предмет, проглоченный заодно со слитками, который стражник Лю опознал как игровой жетон игорного дома.
Между тем разбойник А Цзян в гостинице проспался, огляделся по сторонам и увидел свою перевязанную руку, а на перевязке очень знакомый бантик. Сначала из хозяина гостиницы, а потом и из подавальщиков питейного заведения он вытряс, что его уложили спать две девицы, одна из которых выглядела как столичная барышня. Столичных в городе было не так уж и много, так что А Цзян притащил подавальщика на опознание к магистрату, и когда Пань Юэ и Цайвэй вернулись, тот подтвердил - да, она самая. Сама Цайвэй в это время распросила свою служанку, которая жила в одном домике с помощником Пань Юэ, и та подтвердила, что помощник куда-то бегает с целым набором лекарств. Значит, Пань Юэ не соврал про отравленного коронёра.
Кстати, куда этот столичный коронёр потом делся, так и осталось неизвестным. То ли вылечился и уехал обратно, то ли совсем помер - словом, расточился из сюжета яко дым от лица огня.
Пань Юэ же ударился в воспоминания о том, что с ним было сразу после смерти жены. Сначала любящий папа ему сказал - вот, видишь, почему вам нельзя было встречаться? Те люди, которые убили её отца, теперь благодаря тебе добрались и до дочери. А потом, когда Пань Юэ пил над телом "Янь Цайвэй", его пришли арестовывать, так он спьяну ещё и вооружённое сопротивление оказал (тогда-то шрамом на животе и обзавёлся). В общем, когда бы не принцесса, точно была бы ему секим башка.
На следующий день Пань Юэ отправился в игорный дом Жизни и Смерти. Об этом доложили типу в инвалидном кресле, и тот приказал: вот пусть там и останется. И не ему одному доложили - главе Чжо тоже рассказали, куда господин судья отправился развлекаться. А Пань Юэ, едва войдя в казино, наткнулся на Цайвэй, которой вообще-то запретил ехать с собой, вот только плевать она хотела на его запреты. Оставалось лишь смириться и держаться вместе, чтобы присмотреть за этой авантюристкой. Поняв, что самое интересное происходит во внутренних помещениях, куда вход только по приглашениям, наша парочка раздела другую пару посетителей и воспользовалась их жетонами (куда они при этом дели ограбленных, не показали). И там внутри наши герои стали свидетелями жестокой забавы: в большую клетку выпускали девушек и волков, а посетители делали ставки, которая девушка дольше продержится. Тем временем Цайвэй вдруг начала вести себя неадекватно - шуметь, громко болеть за девиц, а потом вовсеуслышанье потребовала, чтобы ей обначили ту самую половинку жетона, которую нашли у убитого. Пань Юэ от греха утащил её в отдельную комнату, и только когда она принялась ловить несуществующих бабочек, догадался поинтересоваться, а что это за чаёк им принесли гостеприимные хозяева. Ну да, с наркотиком - любое развлечение за ваши деньги.
Кое-как приведя её в чувство, Пань Юэ отвёл девушку в уборную и оставил там одну, встав снаружи - и едва не прозевал момент, когда на Цайвэй напали. Спасясь от убийцы, Цайвэй вывалилась с верхнего яруса здания прямо в клетку к волкам, и пришлось Пань Юэ сигать за ней следом. Но герой же супермен, он её спас, хоть и поранившись, и даже сумел попутно схватить нападавшего. И опознал его - тот был музыкантом на его свадьбе и запомнился странным поведением: толкнул жениха и даже не извинился. Убийца с ухмылкой признался, что да, это я переоделся женихом и убил твою жену, Пань Юэ, и всех остальных, изображая тебя. А почему - вы никогда не узнаете! И, по любимой китайской традции, проглотил яд.
Не успели герои прийти в себя, как в комнату вломился А Цзян и предупредил их, что кто-то убил любимую наложницу хозяина казино ножом, который Пань Юэ выронил на арене, и теперь хозяин жаждет крови. Но Цайвэй, пренебрегая спешкой, всё равно обшарила труп и нашла жетон с номером на одной стороне и узором на другой. Она узнала этот узор: незадолго от обвинения и ссылки её отец начал расследовать какое-то дело о заговоре, и рассказал ей, что этот узор заговорщики используют в качестве опознавательного знака. Так выходит, что попытка её убить связана с тем давним делом? Но дальше вспоминать стало некогда, потому что их окружили. Однако Пань Юэ нашёл выход: используя азартность хозяина казино, герой заключил с ним пари - если мы сумеем прорваться к выходу, то вы не будете больше нас преследовать, и делать ставки на человеческие жизни. А если вы меня убьёте, то я оставлю предсмертную записку, в которой всю ответственность возьму на себя. Разумеется, герои прорвались, используя предусмотрительно захваченный Пань Юэ план здания. И когда они оказались снаружи, хозяин, верный своему слову, преследование прекратил.
После этого Цайвэй задумалась, нужно ли ей и дальше сохранять своё инкогнито, коль скоро Пань Юэ не убийца. На утро, так ни до чего и не додумавшись, она пришла к нему в комнату, и стала участницей неловкой сцены: он, сидя к двери спиной и думая, что вошёл помощник, попросил помочь ему перевязать рану. Цайвэй послушалась, и Пань Юэ только под конец спохватился, что руки-то женские. Оба смутились, а тут ему ещё принесли письмо от принцессы, и Цайвэй вспомнила - ах да, у него же теперь другая невеста есть, не чета мне. А потом ещё и подслушала разговор своей служанки и помощника судьи, из которого узнала, что Пань Юэ из-за неё едва вдрызг не рассорился с семьёй. Ну и после этого Цайвэй окончательно решила оставить его в покое и не портить ему жизнь. Мнение самого Пань Юэ она, как водится, спросить забыла.
Пань Юэ же в свою очередь не мог понять, что у него за глюки, почему при взгляде на Шангуань Чжи ему постоянно мерещится Янь Цайвэй. Но вскоре он тоже подслушал разговор служанки и помощника (похоже, эти двое регулярно спорили, кто из господ кого больше любит и большим пожертвовал), и узнал, что Шангуань Чжи из любви к нему пыталась подражать Янь Цайвэй, и даже науку патологоанатома изучала... Ах вот оно что, обрадовался Пань Юэ, значит, я не схожу с ума! И, почувствовав от облегчения не раздражение, а прилив симпатии к Шангуань Чжи, даже предложил ей вместе выпить, но она вежливо отказалась.
После этого Пань Юэ навестил хозяйку борделя госпожу Цин и спросил, знает ли она что-то о найденном при убийце жетоне. Та ответила, что никогда такого не видела, но подтвердила, что готова помочь ему решить проблему с Серебряным дождём. Цайвэй тоже предъвила узор Сяошэн, однако и та расписалась в своём неведении. Когда Цайвэй ушла, вылез следивший за ней А Цзян. Сперва Сяошэн попыталась отрицать знакомство, но при виде меча быстро раскололась, тем более, что она догадалась кто перед ней. Всего, правда, не рассказала - сообщила лишь, что приметный бантик ей когда-то показала подруга, а Шангуань Чжи только помогала тащить А Цзяна. Почему помогала? Потому что мы дружим против Пань Юэ, который мало того, что жену убил, так ещё и барышню Шангуань отверг.
Семидневный срок, данный Пань Юэ на доказательство невиновности, прошёл, и весь магистрат погрузился в страх и трепет - с этого чёкнутого главы Чжо станется вырезать всех без разбора. Но если сбежать, то жалования не получишь. Куда бедному служащему податься? Между тем собралась целая толпа народа, и даже трое из Четырёх великих явились послушать, как же господин Пань будет оправдываться.

Продолжение следует.

@темы: Дорамное

---

9 мая

@темы: Праздники

---

Контрасты апреля

В воскресенье на улице был дубак, но всё же плюсовой. И при этом шёл редкий, но всё-таки снег в свете солнца, лишь иногда закрываемого облаками. И буйно цвели деревья.



Москва, улица 1905 года.

@темы: Матушка-природа, Фото

---

Роковая женщина

Эту статью я с некоторыми сокращениями перепостила с Дзена и собиралась честно дать ссылку на оригинал, но дайри из дзена ссылки вставлять не даёт. Или дзен не даёт вставлять на себя ссылки. В общем, кому любопытно, название статьи: "ЗАБИРАЛА У МУЖЧИН ЖИЗНЬ И ЧЕСТЬ - НЕОТРАЗИМАЯ И ХЛАДНОКРОВНАЯ". Гуглится без труда, там много портретов и иллюстраций.
Итак...

Если бы писатель такой сюжет в основу своего повествования положил - ему бы сказали, что он переборщил. И писатель плохой. Не бывает такого в жизни.
Но в данном случае перед нами сама жизнь.
Похожая на бездарный водевиль...

Мария - роковая красавица. Высокая, стройная, каштановые волосы с рыжеватым отливом, голубоглазая. Ярко выраженная психопатка, которая злоупотребляла всем, что можно было колоть, нюхать и пить. При этом была решительна и подозрительно обольстительна.
Родилась в семье небогатой, но с хорошими корнями.
Ее отец был из давно обрусевших ирландцев. Которые, в свою очередь, являлись представителями ирландского клана, в стародавние времена владевшего мелкой ирландской местностью. Отец везде фигурирует как граф. Николай Морицович О’Рурк (1834-1916 гг.) Был морским офицером (капитан - лейтенантом в отставке), которого прикомандировали в свое время к киевскому губернатору.
О матери сказано вскользь, Екатерина Петровна Селецкая (1850-1905 гг.), из малороссийских дворян. А между тем, ее происхождение намного интереснее невнятных ирландцев. Ее отец, дед Марии, был киевским губернатором, известным композитором и пианистом. Он принадлежал к известному в истории Украины роду Селецких. Род этот занимал существенные позиции со времен Войска Запорожского и был известен с 17 века.
Мария видимо с юности выделялась своим умением манипулировать мужчинами как удав кроликами. Она в 17 лет закончила институт благородных девиц в Полтаве и уже во время учебы ее называли за глаза "демивиержкой" ("полудевственницей"), что не есть хорошо для благородной девицы.
Ее муж Василий, фамилию которого она носила, принадлежал к малороссийскому старинному знатному роду Тарновских. Тоже известному с 17 века. Род этот дал многих деятелей истории и культуры. Но условия жизни Василия Тарновского определились когда его дед, богатый помещик, известный исследованиями и публикациями на тему малороссийской истории и быта, получил огромное наследство от бездетного родственника. Часть наследства он разделил между другими родственниками, а еще часть пустил на сахарный заводик. Этот заводик принес его детям огромную прибыль.
Отец мужа Марии, тоже Василий Тарновский, был уже богатейшим сахаропромышленником, меценатом, историком и этнографом. Очень известным человеком.
Когда Мария познакомилась с наследником такого состояния, она пустила в ход свои чары, и Василий Тарновский (сын) потерял голову.
Известно, что поженились они тайно и вопреки воле родителей с обеих сторон. Объясняется это тем, что отец жениха был против бедной Марии, а отец Марии якобы так кичился своим происхождением от невнятных знатных ирландцев, что Тарновские его тоже не устраивали. Очень странное объяснение, ибо в свое время ирландский граф женился на женщине равноценного Тарновским присхождения, но без таких грандиозных капиталов.
Итак - Мария в 1894 году вышла замуж за перспективного наследника Василия Тарновского.
Интересно, что как только они поженились, отец ее мужа сразу забыл о своем отрицательном отношении к выбору сына и начал заваливать молодую семью деньгами.
А молодая семья тратила эти деньги на развеселую жизнь. Настолько развеселую, что своего первого ребенка, сына Василия, Мария родила в 1895 году прямо в ресторане. По некоторым данным к модным в то время веществам она широко пристрастилась именно в этот период жизни. Ну, например, обожала клубнику в эфире... Кстати, пока она рожала, ее муж невозмутимо продолжал веселиться в том же ресторане.
После родов у Марии начались проблемы со здоровьем. Это простимулировало их взаимное охлаждение с мужем. В 1896 году родился их второй ребенок - дочь Татьяна. Пока Мария отходила после тяжелых родов - муж радовался жизни в объятиях других дам.
Детей они позже поделили (сын остался у Марии, а дочь забрал отец), но в итоге их воспитывала тетя - сестра Василия Тарновского.
Проблемы со здоровьем дополнительно простимулировали прием Марией разных средств, которые сейчас запрещены, а тогда считались полезными.
С мужем Мария в итоге развелась. Но к этому времени они уже давно жили каждый своей жизнью. Здесь удивительно, что муж как-то избавился от ее влияния, и далее был жив, здоров и весел.
Мария тоже недолго была верна своему супругу. Мужчины роились вокруг нее как мухи.
В Марию влюбляется младший брат ее мужа Петр. Накал страстей достигает апогея - Петр убивает себя.
В Марию влюбляется Стефан Боржевский. Накал страстей достигает апогея - муж Марии убивает Боржевского, вызвав его на дуэль.
В Марию влюбляется Павел Голенищев-Кутузов-Толстой. Муж Марии вызывает его на дуэль. Но здесь оба остаются живы.
В Марию влюбляется Владимир Шталь. Бросает жену и детей. Мария говорит, что ей нужны деньги - Владимир страхует свою жизнь на ее имя на большую сумму и убивает себя.
В Марию влюбляется Донат Прилуков. Успешный адвокат, который ведет ее дело о разводе с мужем. Бросает жену и детей, грабит клиентов и бежит с Марией в Алжир.
В Марию влюбляется Павел Евграфович Комаровский, который привез в Алжир больную жену, овдовел, и на второй день сделал Марии предложение. Но она не смогла его сразу принять, так как все еще не получила развод.
Пару слов скажу о Комаровском.
Он был богат, много сделал полезного в плане благотворительности. А еще он был патриотом - и в русско-японскую войну добровольцем ушел на фронт. Его жена пошла вместе с ним - сестрой милосердия. Оба прошли все ужасы войны в окопах. Но под конец женщина подхватила инфекцию, которая, в итоге, и унесла ее жизнь. Ну а ее муж к этому времени уже крепко сидел на крючке любви к Марии. Он отвез ее на свою родину, в Орел, застраховал по ее просьбе свою жизнь на крупную сумму (в пользу Марии), завещал ей все свои деньги и имущество, и отправился в Венецию, купить там для их новой с Марией жизни особнячок.
В Марию влюбляется Николай Наумов. Сын орловского губернатора, известный тогда переводчик Бодлера. Алкоголик. В 1907 году он отправляется в Венецию, и со словами "Вы не должны жениться на графине!" - четырьмя выстрелами в упор смертельно ранит Комаровского.
Комаровский, умирая, посылает Марии прощальную телеграмму со словами любви.
Наумова арестовывают.
Начинается следствие, и выясняется, что на убийство Комаровского Наумова послал Прилуков. То есть один любовник накрутил второго убить третьего.
Всех, с Марией включительно, вылавливают и сажают в итальянскую тюрьму.
В Венеции весной 1910 года проходит суд.
На скамье подсудимых Мария, Прилуков и Наумов.
Дело Марии ведет известный адвокат Кальцини.
Кальцини влюбляется в Марию, обещает бросить жену и детей и сделать ради нее все, что угодно. Его отстраняют.
Мария торжественно является на каждое заседание суда в гондоле. Она вытребовала для себя эту привилегию - и получила ее! Каждое ее путешествие в гондоле и выход из нее привлекает сотни туристов. Мария в гондоле становится главной достопримечательностью Венеции.
Солдат, которые ее охраняют, постоянно меняют, чтобы они не влюбились в нее и не наделали безумств.
Всего было 48 заседаний суда. На каждое заседание Мария торжественно приплывала в гондоле, в изысканных нарядах.
Пока она плыла, одни мужчины на берегах безумствовали и кидали Марии букеты. Другие безумствовали, свистели, и кидали в нее апельсиновые корки.
На заседаниях суда творилось невообразимое. Зрители - мужчины клялись Марии в любви, посылали ей воздушные поцелуи и записки.
Спрашивается, зачем Марии нужна была смерть Комаровского, который и так готов был ради нее на все?
Тем не менее, суд выясняет, что без ее наущения дело не обошлось.
В Марию влюбляется судья Фузинато и она получает довольно мягкий приговор - 8 лет тюремного заключения.
Наумову дают 3 года 4 месяца, а Прилуков отдувается за всех и получает 10 лет.
Мария отправляется в итальянскую тюрьму и через 5 лет, за хорошее поведение, выходит на свободу.
В Марию влюбляется американский дипломат, который бросает семью и увозит ее в Аргентину. Начинать жизнь с чистого листа.
Там в Марию влюбляется французский аристократ Альфред де Вильмер. И они живут вместе с 1916 по 1940 год, когда Вильмер умирает. Мария пережила его на 9 лет.
После ее смерти, ее дочь Татьяна, которая живет на Украине (а это, заметим, советская Украина), и которая с детства не видела мать, исхитряется доставить тело Марии на родину и похоронить там.

С канала "История. Старинные портреты и их секреты".

P.S. На дзене есть ещё одна, более подробная статья на ту же тему: "ГРАФИНЯ МАРИЯ ТАРНОВСКАЯ: ЧЁРНАЯ ВДОВА В ПАУТИНЕ СТРАСТЕЙ".

@темы: Да, были люди в оно время, Перепост

---

Сериалы, сериалы...

Добила наконец "Орден цветов", который на самом деле вовсе не цветов. Хотя иероглиф, обозначающий "цветок", если верить яндекс-переводчику, в китайском названии присутствует, но что оно значит целиком, я не поняла. Как нередко бывает, начинаешь смотреть на энтузиазме, а досматриваешь с некоторым трудом. Многие в комментариях к сериалу говорят, что к концу затянуто, но я бы сказала, что тут дело в другом. Если не львиная, то изрядная часть интереса держится на взаимоотношениях главных героев: героиня волей судьбы выдаёт себя за другую женщину, и герой сначала не знает, что это она, потом догадывается, но уже она не знает, что он знает... И когда к последней трети дорамы тайн между ними уже не остаётся, этот нерв пропадает. А там и главная загадка, над которой персонажи бились весь сериал, раскрывается, и интерес в последних сериях лишь в том, как герои победят уже разгаданное главзло.
Теперь можно без помех заняться "Лотосовым теремом". Фан Добин, конечно, красавчик: сел на шею Ляньхуа и ножки свесил. Я жажду справедливости, а потому давай, раскрывай преступления вместо меня! И тащить Ляньхуа этот крест, судя по всему, до конца жизни. В пятой серии наконец появился Ди Фэйшен, а то я как раз думала, что что-то его долго нету. Орден Сыгу напомнил кучку детишек, игравших в увлекательную игру, которая вдруг обернулась серьёзными и очень неприятными последствиями. Похоже, Ли Сянъи был кем-то вроде Се Ляня в начале его пути: слишком талантлив, слишком хорош, слишком легко ему всё давалось. Весь мир у ног, и нет ничего, что было бы не по плечу. И соратников набирал по себе. Не знаю, чем там занимался пресловутый шисюн, который выглядит старше и серьёзнее, но, видимо, не мешал молодёжи развлекаться. Да и, судя по отношению к племяннику, наставник из него был хреноватый. Так вот и гуляли они по всему цзянху, нанося добро, причиняя справедливость и кайфуя от собственной крутизны. Пока не наткнулись на серьёзных дяденек, которые шутки шутить были не склонны. И тут вдруг оказалось, что всё по-настоящему, и что боль и смерть - реальны. И это стало для всех шоком. Ли Сянъи так просто сломался, а все остальные, бормоча: "это нечестно, я так не играю", разбрелись кто куда.

А ещё я несколько неожиданно для себя, посмотрела пару серий турецкого "Великолепного века". Просто часто начала натыкаться в сети на его упоминания и разборы, вот и стало интересно. Ну что, красиво, дорого-богато. Сулейман... ладно, не во внешности его сила. Но вот Ибрагим точно мог бы быть покрасивей. Я, глядя на таскающегося на султаном унылого мужичка с щенячьими глазками и губками бантиком, даже не сразу поняла, что это он и есть. Но, вероятно, у турков, своё представление о мужской красоте. (Когда Александра после первой встречи с султаном мечтательно произносит "А он краси-ивый", я такая "да ладно...") Ну или они оба просто настолько не в моём вкусе, что я не в силах их красоту разглядеть.
Александра-Хюррем, которая, по идее, должна быть, большой умницей, нарывается на неприятности где можно и где нельзя с упорством, достойным лучшего применения. И если сначала это можно списать на пережитый ею шок и то, что ей действительно жизнь не мила, то потом уже начинает вызывать удивление. Похоже, и у турков проблемы с изображением сильных и независимых: пытаются показать силу характера, а получается агрессивная истеричка. Сулейман на её топорные заигрывания ведётся как пубертатный подросток, на которого женщина впервые обратила внимание. После перфоманса с танцем (за один день выученным, ага) мне даже захотелось, чтобы султан Александру обломал, а то какой-то слишком лёгкий получается путь в его постель и к его сердцу. В результате, обломали внешние обстоятельства, и вот как раз в то, что все усилия жены и матушки отдалить Хюррем от Сулеймана приводят к прямо противоположному результату, я верю.
Валидэ и Махидевран - ну, нормальные, понравились. Тётка, распоряжающаяся в гареме, выглядит такой суровой, и так зловеще обещает, что я, мол, знаю, как её обломать, а на деле оборачивается поваром, который поёт нравоучения, пока Васька-Роксолана слушает, да ест. Удивила её помощница, когда обвиняющим тоном бросила: ты думаешь, я не заметила, как ты пыталась султана привлечь? Кхм, а разве не в этом весь смысл пребывания в гареме? Не ты ли только что поучала, что, мол, понравься повелителю и будешь в шоколаде?
Тем не менее, смотреть увлекательно. Я продолжать не буду, но понимаю тех, кому понравилось.

@темы: Дорамное, Сериалы

---

Торопцев С. А. Прелюдия Ли Бо: тень бытия 4

Осенью 753 года Ли Бо поехал на юг, и надолго там задержался, загостившись в Сюаньчэне у своего двоюродного брата Ли Чжао, помощника губернатора Сюаньчжоу, в современной провинции Аньхуэй. Это был далеко не первый его визит в эти места - поэт в общей сложности посетил их восемь раз, и около двухсот стихотворений, одна пятая от всего сохранившегося поэтического наследия Ли Бо, либо написана здесь, либо посвящена местным красотам. Любовь к Сюанчэну изрядно подогревалась тем, что здесь служил на должности начальника округа один из любимых поэтов Ли Бо - Се Тяо.

Как на картине,
Громоздятся горы
И в небо лучезарное
Глядят.
И два потока
Окружают город,
И два моста,
Как радуги, висят.
Платан застыл,
От холода тоскуя,
Листва горит
Во всей своей красе.
Те, кто взойдут
На башню городскую, -
Се Тяо вспомнят
Неизбежно все.

(Осенью поднимаюсь на северную башню Се Тяо в Сюаньчэне. Пер. А. Гитовича)

К танской эпохе от построенной Се Тяо башни остались только руины, но в начале Тан её восстановили, перенеся чуть севернее. Эта восстановленная башня простояла много веков, снова была разрушена во времена японо-китайской войны в 1937 году, и снова отстроена. Теперь она находится в городской черте, и два потока, которыми любовался Ли Бо, с неё уже не увидишь, они скрыты городской застройкой.
В Сюаньчэне Ли Бо прожил до 755 года. Покинув наконец те места, поэт отправился на гору Хэншань, навестить своего давнего друга Юань Даньцю, тоже не сидевшего на месте. А потом через полстраны отправился в Цзиньлин (Нанкин). В Янчжоу его догнал большой почитатель его таланта, молодой поэт Вэй Вань, и дальнейший путь они проделали вместе. При расставании Ли Бо подарил новому знакомому часть своих рукописей, и после его смерти Вэй Вань издал составленный из них сборник, написав к нему предисловие, послужившее ценным источником сведений о жизни Ли Бо.
Странствия Ли Бо не прекращались. Он пересёк реку Янцзы и задержался в местечке Цюпу (Осенний плёс) - одном из любимейших своих мест. Будучи общительным человеком, он с лёгкостью заводил новые знакомства, а какие же знакомства без дружеских пирушек. Но не стоит упрекать Ли Бо в пьянстве - он пил не больше, чем практически любой другой литератор тех лет. Опьяняющие напитки были неизменным атрибутом интеллектуалов и поэтов, считаясь неизбежными соучастниками творческого процесса. Напиться до того, что приходилось расплачиваться с трактирщиком собственной одеждой, было для этой братии освещённой веками традицией - даже Хэ Чжичжан, наставник наследника, на минуточку, как-то пропил "золотую черепашку", знак своего сана. Да и даоское учение ставило спиртное в ряд сакральных атрибутов своей традиции, противопоставляя его запретам и регламентациям, существовавшим в конфуцианстве и буддизме и считая опьянение одним из способов освободить дух. Канонизированные даоские святые были неотрывны от пития. При этом беспробудное пьянство, наносящее вред, даосизмом осуждалось, как и всякое излишество.
Ли Бо в своё время ещё в Чанъане вместе с Ду Фу входил в сообщество поэтов, которых молва окрестила "восемью святыми пития". Лично за ним закрепилось прозвище "хмельной сянь" ("сянь" - святой, гений): он был не только любителем, но и знатоком вина. За что и был позже осуждаем иными ревнителями нравственности: так Ван Аньши, поэт и сановник XI века, как-то заявил: "У Ли Бо - сплошная грязь, в девяти из десяти стихотворений пишет о женщинах и вине". Изрядное преувеличение, но Ли Бо действительно не стеснялся воспевать радости жизни:

О, если б небеса, мой друг,
Не возлюбили бы вино -
Скажи: Созвездье Винных Звёзд
Могло ли быть вознесено?
О, если б древняя земля
Вино не стала бы любить -
Скажи: Источник Винный мог
По ней волну свою струить?
А раз и небо, и земля
Так любят честное вино -
То собутыльникам моим
Стыдиться было бы грешно.
Мне говорили, что вино
Святые пили без конца,
Что чарка крепкого вина
Была отрадой мудреца.
Но коль святые мудрецы
Всегда стремились пить вино -
Зачем стремиться в небеса?
Мы здесь напьемся - всё равно.
Три кубка дайте мне сейчас -
И я пойду в далёкий путь.
А дайте доу выпить мне -
Сольюсь с природой как-нибудь.
И если ты, мой друг, найдёшь
Очарование в вине -
Перед ханжами помолчи -
Те не поймут: расскажешь мне.

(Под луной одиноко пью. Пер. А. Гитовича)

Существует легенда, что однажды Ли Бо в пьяном виде сел на осла и поехал, куда глаза глядят. Задремав, он не заметил, как заехал в уездный центр прямо сквозь начальственные ворота. Какой-то вельможа потребовал ответа, что это за наглец, а проснувшийся Ли Бо в ответ потребовал кисть и бумагу. Не сходя с осла, он сымпровизировал стихотворение, после которого всем стало ясно, что перед ними прославленный академик, и вельможа сам согнулся в поклоне. Эта история стала сюжетом для живописного свитка "Ли Бо верхом на осле".
А в 756 году наконец громыхнула гроза: Ань Лушань поднял свои войска, двинулся на юг и вскоре занял город Лоян, вторую столицу Танского Китая. Сперва правительственные войска потеснили мятежника, но к весне Ань Лушань снова оказался в Лояне, где и провозгласил себя императором новой династии Великая Янь. Экономические проблемы империи, которых двор до сих пор высокомерно не замечал, привели к тому, что восстание получило широкую поддержку, да и многие сановники перешли на сторону новоявленного императора. В их числе был и бывший начальник Ли Бо, глава академии Ханьлинь Чжан Цзи, в новом правительстве занявший должность канцлера. Император Сюаньцзун и его чиновники в панике бежали из Чанъаня и далёкое Шу и укрылись в Чэнду. Собственная охрана Сюаньцзуна взбунтовалась в пути, виня во всём Ян Гуйфэй, привечавшую главаря мятежников. Её двоюродный брат Ян Гочжун был растерзан озверевшей толпой, а Сюаньцзун, спасая себя, отдал бунтовщикам тело своей фаворитки, предварительно задушенной по его приказу.
Ли Бо, узнав о происходящем, бросился в Лянъюань за женой и попросил друзей, чтобы те вывезли его детей из Восточного Лу. Семья осела Ханчжоу, достаточно далеко от мест боевых действий, и Ли Бо до осени задержался там из-за болезни. Потом ненадолго вернулся в Сюаньчэн, и в конце концов поселился в районе горы Лушань. Энергичный характер требовал действия, но что он мог поделать, кроме как ждать, чем всё кончится? А события развивались: император Сюаньцзун издал указ, разделив оборону страны между сыновьями: наследный принц Ли Хэн должен был стать командующим на севере, а его брат Ли Линь, носивший титул Юн-ван - командующим на юге. Вот только Ли Хэн одновременно с этим провозгласил императором самого себя, низложив своего отца и оставив ему лишь почётный титул "Верхового правителя". Поставленный перед фактом Сюаньцзун был вынужден согласиться. Оставался вопрос, кому из двух императоров сохранит верность Юн-ван, собравший войска в Цзиньлине и двинувшийся с ними на восток. Брат приказал ему оставаться в Шу, но Ли Линь проигнорировал приказ. Трудно сказать, насколько далеко он собирался зайти, но сам факт неподчинения уже делал его мятежником с точки зрения нового императора.
И надо ж было так случиться, что именно Юн-ван отправил Ли Бо предложение присоединиться к нему в борьбе против мятежа Ань Лушаня. Поэт тянул с ответом. Едва ли он уже тогда знал о конфликте между братьями, но прошлый опыт общения с властью призывал к осторожности. Да и жена отговаривала, мол, годики уже не те ("Я собрался в поход, а жена меня держит" - признавался он в одном из стихотворений). Но Юн-ван оказался настойчив, и Ли Бо решился. В ставке принца он был встречен с почётом, принимал участие в обсуждении стратегических планов, и между делом написал целых одиннадцать стихотворений цикла "Песнь о восточном походе принца Юн-вана". Понимал ли поэт, что его новый покровитель стал, или вот-вот станет государственным изменником? Кто его теперь разберёт. Может и понимал. Но уж очень заманчивой показалась возможность осуществить свою давнюю мечту и таки стать доверенным советником властителя! И к тому же принять участие в миссии по спасению страны.
У историков нет единой оценки действий Ли Бо в этот период, как нет и единой оценки действий Юн-вана. Искренне ли он желал спасти империю, думал ли о троне или о создании собственного сепаратного государства? Так или иначе, его брат, новый император Суцзун, объявил его изменником хуже Ань Лушаня. К этому времени Ань Лушаня уже убили его собственные приближённые, восстание пошло на убыль, и императорские войска развернулись против нового противника. Конец Юн-вана оказался печален: его войско практически не оказало сопротивления, он был разбит, бежал, оказался схвачен и казнён. Впоследствии, прочем, был реабилитирован, как и верхушка его армии. Но императорское прощение коснулось не всех.
По городам и весям был разослан приказ о розыске и аресте "преступника Ли Бо". Спешно покинувший ставку принца поэт попробовал пробраться обратно к Лушань, но был опознан в городе Пэнцзе, схвачен и отправлен в тюрьму Сюньяна, в нынешней провинции Цзянси. Приговор за государственную измену мог быть только один: смертная казнь.
К счастью, у Ли Бо хватало друзей, в том числе и весьма влиятельных. Конечно, теперь их количество изрядно подсократилось, однако оставшиеся сделали всё, что могли. Но, должно быть, у Суцзуна было к Ли Бо что-то личное, потому что на первую просьбу о помиловании от давнего знакомого поэта Гао Ши, к этому моменту сделавшего неплохую карьеру, император резко ответил, что Ли Бо следует наказать ещё строже, чем Юн-вана. Гао Ши не посмел настаивать, но он был не единственным. Помните Го Цзыи, которого Ли Бо когда-то спас от смерти? Долг платежом красен: теперь Го Цзыи, не преступник и не мелкий офицерик, а победоносный генерал, герой войны, подал прошение императору, заявив, что меняет все свои чины и награды на жизнь своего благодетеля. Тем временем жена Ли Бо задействовала все связи своей семьи, в том числе и личного советника Суцзуна Цуй Хуаня. Под их общим давлением казнь была отменена, хотя на что именно её заменят, какое-то время было неясно.
Освобождённый из тюрьмы в самом конце 757 года Ли Бо, не дожидаясь окончательного решения своей участи, уехал в горы Суншань, на территории нынешней провинции Аньхуэй. Начальник уезда Сосун Люй Цю, ещё не зная, что там решат в столице, серьёзно рискнул своей карьерой, дав поэту возможность остановиться в своих владениях. А неугомонный Ли Бо, едва придя в себя, вознамерился снова присоединиться к войскам, что добивали остатки мятежников. Но помешала болезнь: видимо, заключение и связанные с ним переживания изрядно подточили его силы, и он слёг. Тем временем наконец пришёл императорский эдикт - казнь была заменена на ссылку в южный город Елан.
Где находился этот город единого мнения опять-таки нет. Существуют самые разные предположения, вплоть до того, что Елан отождествляют с современным Чунцином. Но большинство исследователей придерживаются другого мнения: во времена Тан Елан был центром одноимённого уезда в нынешней провинции Гуйчжоу, в районе города Цзуньи. От Чанъаня эта географическая точка отстоит на 3270 ли, что соответствовало объявленному наказанию - ссылка на три года за три тысячи ли.
Ли Бо тронулся в путь, и жена проводила его. Доброй дороги желали и не забывшие поэта друзья: бывший советник Чжан Гао послал ему два комплекта богатой одежды, поднявшийся до ранга министра Чжан Вэй устроил ему прощальный пир на Южном озере под Сякоу и попросил Ли Бо дать озеру новое имя. "Раз его любят чиновники, назовём его Чиновничьим," - ответил Ли Бо (ныне это Лотосовое озеро в парке Уханя). Тем друзьям, кого он не мог повидать, Ли Бо посылал свои стихи.
Весной 759 года Ли Бо миновал Цзянлин, попутно навестив ещё одного знакомого, и проплыл по Янцзы через узкий проход Сянься ("Три ущелья"). Здесь уже были почти родные места, до Шу рукой подать. Но поэт был вынужден проехать мимо.

Я стыжусь: ведь подсолнечник
Так защищает себя -
А вот я не умею,
И снова скитаться мне надо.
Если всё же когда-нибудь
Буду помилован я,
То, вернувшись, займусь
Лишь цветами любимого сада.

(Ссылаемый в Елан, пишу о подсолнечнике. Пер. А. Гитовича. Если кого-то смутил подсолнечник в Древнем Китае, то не удивляйтесь - иероглифом, которым сейчас обозначают это растение, в танскую эпоху записывали мальву).

А вдалеке от него друг и соперник за звание величайшего поэта Древнего Китая Ду Фу напишет свои стихи:

Если б смерть разлучила нас -
Я бы смирился, поверь,
Но разлука живых
Для меня нестерпима теперь,
А Цзяннань - это место
Коварных и гиблых болот,
И оттуда изгнанник
Давно уже писем не шлёт.
Закадычный мой друг,
Ты мне трижды являлся во сне,
Значит ты ещё жив,
Значит думаешь ты обо мне.
Ну, а что, если это
Покойного друга душа
Прилетела сюда -
В темноту моего шалаша?..
Прилетела она
Из болотистых южных равнин,
Улетит - и опять
Я останусь во мраке один.
Ты - в сетях птицелова,
Где выхода, в сущности, нет,
Где могучие крылья
Не в силах расправить поэт.
Месяц тихим сияньем
Моё заливает крыльцо,
А мне кажется это
Ли Бо осветилось лицо.
Там, где волны бушуют,
Непрочные лодки губя,
Верю я, что драконы
Не смогут осилить тебя.

(Вижу во сне Ли Бо. Пер. Гитовича. Последние строчки - отсылка к судьбе древнего поэта Цуй Юаня, который утопился от отчаяния, видя, как его царство захвачено врагами, о чём он безуспешно предупреждал правителя. По легенде его дух явился местным рыбакам и рассказал, что его держат в плену речные драконы, попросив принести им жертвы за него).

Чаяния Ли Бо сбылись: не опускавшие руки друзья всё же добились внесения его имени в списки подлежавших императорской амнистии. Амнистии издавались ежегодно, и в конце 50-х годов их было три: по случаю "наречения титулом Верховного правителя", по случаю "облегчения великой засухи" и просто по случаю весны. Ли Бо больше всего подходит второй вариант - амнистия по случаю окончания засухи была наиболее мягкой, вероятно, под неё-то он и попал. Неизвестно, когда именно Ли Бо узнал о том, что снова свободен. Кое-кто из исследователей доказывает, что поэт успел доехать до места ссылки и послать оттуда стихи жене, сетуя на отсутствие писем. Но большинство сходится на том, что указ догнал его у города Боди на реке Янцзы. Оттуда поэт, восхваляя милостивого императора, немедленно повернул в сторону Цзянлина. Правда, прощение не означало реабилитации, и клеймо государственного преступника так и продолжало висеть на Ли Бо, но это не помешало ему снова ринуться в гущу событий, начисто забыв о стихотворном обещании ограничиться любимым садом.
До Цзянлина поэт не доехал - повернул к Чанша и поднялся на гору Цзюи, где, по преданию, был похоронен легендарный правитель Шунь, ещё додинастийный, из китайского Золотого века. Потом ещё какое-то время Ли Бо пожил на берегах озера Дунтин, овеянного легендами и связанного со многими историческими событиями и личностями. Что творилось у него на душе, можно только догадываться, но в эти последние годы он начал действительного много пить, что уже заметно сказывалось на его здоровье. Зато его поэзии был дан новый импульс, и в его стихах проглядывает тоска из-за крушения привычного мира. Как ни крути, а положение изменника делало его, пусть и не полностью, но изгоем, что энергичному и общительному поэту выдержать было трудно. Тем более, что обвинение было несправедливо: это он-то, всегда мечтавший принести стране благо и процветание - государственный изменник?! Вероятно, поэтому, получив осенью 762 года известие от Го Цзыи о том, что мятежники вновь идут на Центральную равнину, Ли Бо, забыв о годах и болезнях, и уже привычно преодолев сопротивление жены, вновь бросился в действующую армию. Вероятно, он полагал, что только так он сможет снять с себя клеймо "сподвижника Юн-вана". Кстати, сам Юн-ван к тому времени уже дождался своей посмертной реабилитации, так же как и его ближайшие соратники. В том же 762 году один за другим умерли и оба императора, Сюаньцзун и его сын Суцзун, так и не успев увидеть окончательной победы над мятежом, который первый невольно вызвал своими действиями, а второй с ним боролся всё своё недолгое царствование. А Ли Бо всё так и ходил в преступниках.
Однако годы и болезни сами напомнили ему о себе. Напряжение долгого пути и осенние холода подкосили поэта. Он смог добраться только до Цзиньлина и там слёг. Ни о какой армии уже не приходилось и думать. Близилась зима, деньги кончались - Ли Бо вообще сильно обнищал к концу жизни, круг друзей сузился, а чиновники помогали уже далеко не столь охотно, как раньше. И Ли Бо, немного отлежавшись, перебрался в близкое Данту под крыло своего дяди Ли Янбина, который в 760 году был назначен начальником округа с резиденцией в этом городе. Даже это короткое путешествие заставило поэта проболеть ещё полгода, и лишь поздней весной 763-го Ли Бо снова собрался в дорогу в любимый Сюаньчэн. Поездка оказалась последней: к концу 763 года состояние Ли Бо ухудшилось настолько, что в конце концов привело к смерти. Современные исследователи полагают, что у него был воспаление лёгких на фоне хронического пиоторакса. Неизвестно, успела ли дойти до него весть, что новый император Дайцзун наконец-то снял с него все обвинения и даже даровал хоть и не самый высокий, но всё же придворный чин.
Смерть Ли Бо окутана таким же туманом, как и его рождение. Согласно самой распространённой версии он вернулся в Данту и умер в дядином доме, передав Ли Янбину свои стихи. Жена и сын не успели с ним попрощаться - слишком далеко были, а любимая дочь к этому времени уже умерла. Есть так же версия, что он вернулся не в дом к дяде, а на Драконью гору в Цайшицзи, где у него был собственный дом, и где его похоронили. Что он упал в воды реки, с трудом выплыл и добрался до дома, чтобы там умереть. Или не добрался, умер на берегу, а может и вовсе в воде, а на Драконью гору принесли уже его тело. В пользу версии с утоплением говорит тот факт, что могила Ли Бо долгое время находилась в полном забросе, не смотря на его не померкшую после смерти поэтическую славу. Конфуцианская книга обрядов "Ли цзи" запрещала хоронить утопленников и совершать над ними поминальные обряды, их тела полагалось сжигать. Лишь полвека спустя сын друга Ли Бо Фань Чуаньчжэн привёл захоронение в порядок. Он же отыскал и двух внучек Ли Бо от Боциня. Их отец к тому времени умер, старший брат где-то сгинул и его судьба неизвестна, а внучки, чтобы спастись от нужды, вышли замуж за крестьян. Их имён, как водится, история не сохранила, зато сохранила имена их мужей - Чэнь Юнь и Лю Цюань. От предложения найти им мужей побогаче женщины отказались, но попросили перезахоронить их великого деда там, где хотел он сам - на Зелёной горе, рядом с домом его любимого поэта Се Тяо. Фань Чуаньчжэн выполнил их просьбу, а в старой могиле оставил одежду Ли Бо - существовал такой китайский обычай. Таким образом у поэта есть целых два захоронения: на Драконьей горе в Цайшицзи и на Зелёной горе в Данту, оба со своими мемориалами.
А в 843 году состоялось и окончательное "примирение" Ли Бо с официальной властью: по приказу императора Уцзуна чиновник высокого ранга Пэй Цзин, чей предок Пэй Минь когда-то убедил юного Ли Бо не отказываться от поэзии ради овладения мечом, совершил на могиле официальную траурную церемонию. Порадовало ли это дух Ли Бо? Кто знает...

Светило ночи и светило дней
Без устали вершат круговорот.
Средь тьмой объятых суетных людей
Никто так бесконечно не живёт.
Преданье есть, что среди вод морских
Пэнлайский остров дыбится горой,
На древе-яшме зелены листки,
И сладок плод, который ест святой.
Откусит раз — и нет седых волос,
Откусит вновь — и вечно юн и мил…
Меня бы кто-нибудь туда унёс
И больше в этот мир не возвратил.

(Вольный стих. Пер. С. Торопцева)

Легенда гласит, что Ли Бо утонул, катаясь на лодке, но лишь потому, что спьяну попытался поймать в воде отражение луны. Однако скрылся он под водной гладью только для того, чтобы тут же вынырнуть из реки верхом на ките и вознестись на Небеса к ждущим его собратьям-небожителям.

Конец.

@темы: Да, были люди в оно время, Книги, Китайское

---

- Алло, Весна? Это Зима. Слушай, будь другом, подмени меня, а? Очень надо. Договорились? А потом я тебя как-нибудь подменю.

В январе-феврале бы такие метели.

@темы: Матушка-природа

---

Торопцев С. А. Прелюдия Ли Бо: тень бытия 3

Итак, осенью 742 года Ли Бо отправился в Чанъань, оставив детей в Яньчжоу. Принцесса Юйчжэнь и давний друг Юань Даньцю, тоже оказавшийся к тому времени при дворе, донесли до императора Сюаньцзуна, что неплохо бы иметь по рукой талантливого стихотворца, который прославит в стихах его правление, подобно тому, как век ханьского императора У-ди прославила кисть великого поэта Сыма Сяньжу. Есть так же версия, что вызов в столицу организовал наставник императорского наследника Хэ Чжичжан, в свою очередь услышавший о поэте от влиятельного даоса У Цзюня, с которым Ли Бо свёл знакомство после восхождения на гору Тайшань.
В любом случае, Ли Бо подружился с Хэ Чжичжаном после прибытия в Чанъань, и тот отдал должное стихам нового знакомого, назвав Ли Бо "святым, низвергнутым с Неба". В то время это выражение было обычным обозначением незаурядного человека, но как постоянная характеристика прилипло только к Ли Бо. Поэт был обласкан императором, удостоен персональной аудиенции, во время которой, как утверждает его дядя и первый биограф Ли Янбин, Сюаньцзун лично усадил Ли Бо, передал ему пиалу с бульоном, а любимая императорская наложница Ян Гуйфэй угостила поэта редким для Китая виноградным вином. Ли Бо был принят в литературную академию Ханьлинь ("Лес кистей") и получил один из высших для академиков рангов "дайчжао".
Казалось бы, что ещё нужно для счастья? Увы, Ли Бо, мечтая попасть в столицу, грезил совсем о другом. Об участии в государственных делах, о помощи императору в правлении, установлении мира и благоденствия в империи. То, что он нужен Сюаньцзуну исключительно как стихотворец, а для державных дел есть другие люди, куда более в них опытные и компетентные, стало неприятным сюрпризом. Единственное государственное дело, в котором Ли Бо довелось принять участие, это составление так называемого "Наброска ответа на варварское послание". Племя туфаней, разорив приграничный китайский город, решило восстановить добрососедские отношения и отправило послание, не удосужившись перевести его на китайский язык. К счастью, Хэ Чжичжан вспомнил, что Ли Бо происходит из семьи, жившей в западных землях, а значит, возможно, сумеет его прочесть. Поэт действительно разобрался в тексте, составил ответ и произнёс перед императором речь о необходимости мира во имя блага простых людей. Император благосклонно внял, посчитав, что сил для ещё одной приграничной войны у него недостаточно, и на этом участие Ли Бо в политике кончилось.
К тому же опять дала о себе знать пресловутая "кость в спине". Ли Бо мгновенно вошёл в конфликт с главой академии Ханьлинь Чжан Цзи, который мало разбирался в делах литературных, зато был императорским зятем. Так же устав академии запрещал спиртные напитки, а Ли Бо демонстративно заявил, что он тут на особом положении, а потому пьёт и будет пить. То ли действительно не понимая, к чему это может привести, то ли просто будучи не в силах укротить свою натуру, поэт не отказывал себе в удовольствии покуражиться над надутыми сановниками: то попросит одного из них в присутствии посмеивающегося императора снять с себя сапоги, то заставит другого (кузена Ян Гуйфэй, между прочим) растереть себе тушь... В результате, когда император всё-таки заикнулся о том, что надо бы ввести Ли Бо в число своих личных советников, придворные встали стеной против его предложения. Их поддержала обиженная Ян Гуйфэй, которой объяснили, что сочинённый в её честь панегирик на самом деле завуалированное оскорбление. Ведь в нём Ли Бо сравнил красавицу со знаменитой императорской наложницей ханьских времён по прозвищу Летящая Ласточка, и была эта наложница, помимо всего прочего, известна тем, что попала во дворец буквально с улицы. Семейство же Ян до того, как император обратил внимание на его представительницу, конечно, не бродяжничало, но богатством и знатностью похвастаться не могло. А самому Сюаньцзуну нашептали, что Ли Бо в пьяном виде несдержан на язык и позволяет себе отнюдь не одобрительно отзываться об императоре и его дворе. Отношения между императором и поэтом стремительно охладели, и всего через год Ли Бо пусть и не отставлен окончательно от двора, но явно попадает в немилость.
Да и сам Ли Бо к тому времени начал разочаровываться в прежде идеализируемом им Чанъане. Императорский двор оказался вовсе не средоточием государственной мудрости и заботы о народе, а скопищем себялюбцев, озабоченных прежде всего своим собственным благом. Империя Тан миновала свой зенит, и, хотя пока это внешне было незаметно, начала клониться к закату. Император Сюаньцзун действительно хорошо начинал, но он был уже не молод, и государственным делам предпочитал общество своей любезной Ян Гуйфэй, фактически перевалив правление на сановников. Его проверенная команда тоже старела и отходила от дел. Место возглавлявшего правительство канцлера и самого доверенного советника занял мелкий карьерист Ли Линьфу, а вскоре его подсидит и присвоит его должность тот самый кузен Ян Гуйфэй, иных достоинств, кроме родства с фавориткой, не имевший. Финал царствования Сюаньцзуна будет катастрофическим...
Это пока это ещё впереди. К осени 743 года Ли Бо уже совершенно точно понял, что в столице пришёлся не ко двору. Погрязать в интригах он не мог и не хотел, а иного способа удержаться рядом с императором не было. И не только он сам, но и его поэзия оказалась чужда столичному формализму.

Во граде Ин поют «Белы снега»,
И тают звуки в синих небесах…
Певец напрасно шёл издалека -
Не задержалась песнь в людских сердцах.
А песенку попроще подтянуть
Готовы много тысяч человек.
Что тут сказать? Осталось лишь вздохнуть -
Холодной пустотой заполнен век.

("Дух старины" Пер. С. Торопцева)

Пользуясь отсутствием чиновничьих обязанностей, Ли Бо снова пускается в путешествия, посещая центры даосской мысли. Цикл "Дух старины" пополняется философскими стихотворениями, кроме того в творчестве Ли Бо ещё более заметным становится мотив даоского ухода от мира, причём не только в переносном - жизнь в глуши - но и в самом прямом смысле: Ли Бо сочиняет стихи о вознесении на Небеса, о встрече со "святыми бессмертными", о приготовлении Элексира бессмертия, который мог бы этому поспособствовать. Он далеко не первый, кто пишет на эту тему, новаторство состояло в том, что он пишет так, словно вознесение и встреча с Небожителями реально произошли с ним самим. Возможно, виной тому было не только разочарование в земных властителях, но и наступление кризиса среднего возраста, заставившего Ли Бо задуматься о том, что его жизнь конечна. Как-никак, ему уже за сорок, почтенный возраст по тем временам. А так хочется быть бессмертным!
Ранней весной 744 года Хэ Чжичжан, за пределами своих обязанностей наставника наследника тоже тяготевший к даосизму, подал в отставку, объяснив это тем, что, будучи больным, видел в бреду небожителя, который звал его к себе. Это стало последним толчком, и Ли Бо последовал его примеру, получив в качестве награды императорскую грамоту, позволявшую употреблять вино в любом питейном заведении за счёт казны. Надо полагать, что в этот раз он покидал столицу с ещё более тяжёлым сердцем, чем десять лет назад. Тогда ещё оставались какие-то надежды на Чанъань и императора, теперь их не было. Но случались в этот период жизни Ли Бо и счастливые события. К этому времени он уже совершенно точно свёл знакомство с Ду Фу - единственным поэтом, равным ему по силе дарования. Ничуть не ревнуя к таланту друг друга, напротив, ценя его по достоинству, они стали друзьями, не смотря на то, что Ду Фу был значительно младше. Они неоднократно встречались в Яньчжоу, где жил отец Ду Фу, втроём - вместе с примкнувшим к ним поэтом Гао Ши - совершили осенью 744 года путешествие в место Бяньсун на берегах Хуанхэ. Когда-то там находился увеселительный парк ханьской эпохи Лянъюань, и во времена Тан ещё можно было увидеть руины строений, помнивших многих знаменитых людей прошлого, в том числе уже неоднократно поминавшегося Сыма Сяньжу. И это было не единственное совместное путешествие Ли Бо и Ду Фу.
Кроме того Ли Бо задумал стать даоским монахом с особым статусом, не предусматривавшим проживания в монастыре. Количество монастырей и их жителей государством регламентировалось, но для получения особого статуса разрешения государственных инстанций не требовалось. Своё намерение поэт осуществил в самом конце 744 года в монастыре Пурпурного Предела в Цичжоу (провинция Шаньдун). Пройдя обряд "вхождения в Дао", Ли Бо получил доступ к тайным даоским текстам, сокрытым от мирян. К сожалению, от этого монастыря к настоящему времени не осталось ничего, даже его местонахождение точно не установлено.
И снова путешествия, а в перерывах между ними - возвращения в Лу. Торопцев пишет, что поэт даже открыл в своём доме кабачок и сам производил для него вино - правда, и выпивал его в основном тоже сам. Но жизнь не стоит на месте. Спустя шесть лет после разрыва с императорским двором, в 750 году Ли Бо принимает приглашение погостить от уже собственного ученика Цзун Цзина, проживавшего в городе Бяньчжоу (современный Кайфэн). И там неожиданно женится на его сестре.
Исследователи колеблются, называть ли госпожу Цзун второй или четвёртой женой Ли Бо - если второй и третьей считать безымянную женщину из Лу, которая то ли родила, то ли не родила поэту сына, и Девушку с гранатом, она же Дура из Гуйцзи. Но большинство всё же сходятся на том, что законным браком поэт сочетался только с Сюй и Цзун, а две другие были в лучшем случае наложницами. Вторая жена Ли Бо тоже происходила из высокопоставленного рода, её дед состоял в родстве с императрицей У Цзэтянь. Его внучка, чьего личного имени, как и в случае с первой женой Ли Бо, история не сохранила, получила хорошее образование, любила поэзию, по словам самого Ли Бо "познавала Дао, стремилась к святому Бессмертию". На этой почве они, видимо, и сошлись, а кроме того она прекрасно готовила. Тем не менее, по средневековым понятиям, госпожа Цзун подзасиделась в девицах - на момент свадьбы ей было уже за тридцать.
Если первая жена Ли Бо от его почитателей удостоилась только хвалебных отзывов, то насчёт второй такого единодушия нет - иные авторы изображают её классической злой мачехой, тиранившей пасынков. Есть так же версия, что через какое-то время ей надоели постоянные отлучки мужа, и она поставила ультиматум: или ты сидишь дома, или мы расстаёмся. Поэт предпочёл второе, и его жена, не разводясь официально, удалилась на гору Луншань и там "погрузилась в Дао". Впрочем, разъезд, если он был, не помешал госпоже Цзун броситься на помощь мужу, когда тот попал в беду - но это дело будущего. Первоначально, вероятно, Ли Бо опять поселился в семье жены, на это указывает тот факт, что с ними жили так же её брат и сестра: по нормативам того времени сестра не могла жить в доме её мужа, если этот дом был отдельным. Да и дети Ли Бо так и оставались в Восточном Лу, хотя не будь он примаком с соответствующими ограничениями, он должен был бы взять их к себе. Чего, впрочем, не произошло и позже, когда супруги точно отделились и зажили в Юйчжане, рядом с Аньлу, местом его первого брака, только на другом берегу Яньцзы. Возможно, именно тогда у Ли Бо родился сын Тяньжань, а может быть и нет.
Между тем над империей Тан сгущались тучи, и отголоски будущих гроз долетели и до Ли Бо. В 751 году Ли Бо принял настоятельное приглашение в северную область Фаньян от могущественного военачальника, любимца императора и Ян Гуйфэй - Ань Лушаня. Выходец из "варварской" народности, Ань Лушань сумел подняться до самых вершин, став цзедуши (генерал-губернатором) нескольких областей и командующим почти половины всех вооружённых сил страны. К этому времени проницательные люди (или просто недоброжелатели) пытались предупредить Сюаньцзуна, что Ань Лушань стал опасен, но нет большего слепца чем тот, кто не желает видеть. Император пропускал все предупреждения мимо ушей.
Встреча Ли Бо и будущего предводителя мятежников состоялась на рубеже 751/52 годов. Как она прошла, можно только гадать. Правда, есть версия, что Ань Лушаня как раз в это время вызвали ко двору, так что Ли Бо его не застал. Но что в его ставке творится что-то не то, всё-таки понял - в стихах, написанных по горячим следам, звучат тревожные ноты. "Песнь о коннице варваров в Юйчжоу" (стихотворного перевода нет) начинается со строк: "Дикарь в Ючжоу на коне, / Зеленоглаз, из тигра шапка. / Глумливо мечет парные стрелы, / От которых ни у кого нет защиты" и заканчивается патетическим восклицанием: "Когда же (зловещий) Небесный Волк будет уничтожен / И сын с отцом обретут спокойствие?!" Звезда "Небесный Волк" считалась предвестием вражеского нападения, так что комментаторы единодушно видят в стихах намёк на угрозу, которую представляет Ань Лушань.
Пытался ли Ли Бо донести свою тревогу до императора? Трудно сказать, достоверных данных нет, есть лишь предположение, что в 753 году он приезжал в Чанъань в третий раз. Косвенные намёки содержатся в его стихах, но лишь намёки. Вероятно, он так же поделился своей тревогой с Ду Фу, в стихах последнего при желании тоже можно отыскать следы их встречи. Но Ду Фу, сам безуспешно штурмовавший политические склоны, ничем не мог ему помочь. Если Ли Бо и пытался донести предупреждение до власть имущих, его призыв никем не был услышан.

Закон Небесный Чжоу-ван презрел,
Утратил разум чуский Хуай-ван -
Тогда Телец возник на пустыре
И весь дворец заполонил бурьян.
Убит Би Гань, увещевавший власть,
В верховья Сян был сослан Цюй Юань.
Не знает милосердья тигра пасть,
Дух верности напрасно девам дан.
Пэн Сянь уже давно на дне реки -
Кому открою боль своей тоски?!

(Дух старины. Пер. С. Торопцева)

Год спустя Ань Лушань вторично пригласил Ли Бо к себе, но на этот раз поэт никуда не поехал.

Продолжение следует.

@темы: Да, были люди в оно время, Книги, Китайское

---

Вчера у меня вдруг заработал ютуб. А сегодня туда опять без впн не попадёшь.

@темы: Всякое

---

Драгоценности. Блеск русского двора

Побывала на выставке в Историческом музее. Честно говоря, я думала, что драгоценностей будет больше. Но устроители решили, так сказать, вписать экспонаты в контекст, так что кроме украшений выставили платья, веера и портреты.



Прошу прощения за заваленный горизонт, моя постоянная беда. Выставка расположена в трёх залах, начинаем с первого.



Платья и веера принадлежали двум последним императрицам, а так же княгиням Юсуповым. Про украшения принадлежность не написана.



Слева булавка в виде орденской колодки с миниатюрными орденами и медалями. Позволяла мужчинам не надевать разом весь иконостас, и при этом обозначить, чем был награждён. Булавка выдвижная, так что можно было добавлять новые экземпляры. Справа аметистовые браслет и брошь.



Черепаховый веер.



Платье Марии Фёдоровны.





Ещё два веера. Их на выставке много.



Тоже платье Марии Фёдоровны, на этот раз бальное.



А вот это вечернее платье уже Александры Фёдоровны. Помимо прочих украшений, на ткань нашиты желатиновые блестки, так что красоваться в нём под ярким солнцем не рекомендуется.



Бериллово-гранатово-бирюзовая парюра: пряжка, брошка, серьги, ожерелье.



Ещё брошки и серьги. Бабочку я попыталась снять поближе, но она засвечивалась, и хорошего снимка так и не вышло.



Подвеска, браслет, брошка, пряжка.



Два носовых платка Марии Фёдоровны.



Ещё одно платье и туфельки предпоследней императрицы, а так же брошь с браслетом.



Брошь и браслет поближе.



Бальное платье Зинаиды Юсуповой.



А комплект ему на выставке составляют вот этот веер...



...а так же парные браслеты и колье из... чугуна. Необычный материал, правда? Зато какая тонкая работа! Такие украшения можно было надеть, например, в трауре. Но не только в нём. В моду они вошли в начале XIX века, когда прусская принцесса Марианна обратилась к женщинам Пруссии с призывом сдать свои драгоценности на борьбу против наполеоновской армии. Отдавшие золото за свободу своей страны женщины вместо этого надевали украшения из железа или чугуна, которые выпускал берлинский Королевский чугунолитейный завод. Так чугунные украшения стали символом патриотизма.



Переходим во второй зал.



Ещё одно платье Марии Фёдоровны.



И ещё одно - цвета цикламен, из муара, шёлковой ткани с разводами. Для этого ткань пропускали между нагретыми цилиндрами, чтобы нити слегка сместились и получились вот такие переливы.



На веере справа, на верхней пластине, можно разглядеть монограмму - правда, подробности на снимке не различить.



Чёрное бальное платье для знаменитого "чёрного бала", произошедшего в 1889 году. Как раз тогда погиб австрийский крон-принц Рудольф - та самая трагедия в Майерлинге. По этикету, все правящие дома Европы были обязаны присоединиться к трауру австрийского двора и отменить увеселения. Но Мария Фёдоровна припомнила австрицам, как они не стали соблюдать траур по её первому жениху и старшему брату её нынешнего мужа Николаю Александровичу, продолжив праздники и гуляния. А потому запланированный ею бал состоялся, но всем приглашённым было предписано одеться в чёрное.



Ну и веер соответствующий.



А этот уже совсем не траурный.



А это платье уже её невестки Александры Фёдоровны. Платье было сшито с двумя лифами, так что его можно было носить и как бальное, и как просто вечернее. Сначала предполагалось, что на выставку приедет бальный вариант, но потом в результате каких-то пертурбаций приехал вечерний. Так что на указателе написано "платье бальное", но не верьте - у бальных рукава короче.



Веер из страусовых перьев. Особенно популярны такие веера стали, когда страусов начали разводить на фермах, так что для добычи перьев уже не было нужды их убивать.



Серебряный портсигар с эмалевыми накладками, изображающими милые сердцу мужчины вещи.



Диадемы - увы, видны плоховато. Детальки крепились на крошечных пружинках, так что при движении листики и цветки подрагивали.



Брошки, пряжки...



Подвеска в виде клубка змей. Части украшения подвижно крепились на штырьках, чтобы создать иллюзию движения змей. Хотели бы себе такое украшение?



Веера и браслет. В эпоху сентиментализма в моду вошли украшения с портретами.



Бальное платье, принадлежавшее актрисе начала XX века по фамилии Карахан. Актриса далеко не первого ряда, так что когда её наследники передали её наряды в дар Эрмитажу, там только диву дались - откуда у неё платья, что императрице впору? А оказалось, что дама вышла замуж за советского посла в Китае. И, чтобы не ударить в грязь лицом, её снабдили гардеробом из одежды, конфискованной в императорских дворцах. Так что госпожа Карахан действительно носила платья императрицы.



Веер из тюля и рога - начало ХХ века, уже не такой роскошный, как раньше.



Портреты на выставке я фотографировать не стала, но вот для этих сделала исключение. Портрет генерала Теляковского, автора классического учебника по фортификации, и его жены.



Портрет интересен тем, что показывает, как в прошлом носили украшения. Посмотрите, сколько тут браслетов на обеих руках, причём, казалось бы, совершенно не гармонирующих между собой и с другими украшениями. Понятия о хорошем вкусе со временем здорово меняются.



А вот и собрание браслетов.



Две передних поближе. У левого центральный элемент с сапфиром можно было снять и носить отдельно, как брошку.



Вот этот браслет сплетён из шнурков, которые сделаны из человеческих волос. Украшения из волос близких людей были в большой моде.



Браслеты в виде змей тоже пользовались популярностью.



На среднем браслете собачка - символ верности - держит раскрывающийся медальон в виде сердечка. Внутрь можно было что-нибудь положить, например, ту же прядку волос.



Браслет и ожерелье. Уже ХХ век, выглядят попроще.



Портбукеты - держатели для маленький букетиков цветов. Можно было булавкой приколоть к платью, а можно было просто держать, для страховки от потери надев за кольцо на цепочке на палец.



Собрание украшений.



Ещё два платья из собрания Карахан, стоят в сквозной витрине, так что можно посмотреть с обеих сторон.



Экскурсовод рассказала, что поскольку условия хранения не соблюдались, когда наследники предложили эти платья музею, на них было без слёз и не взглянуть. Не специалист и не понял бы, что эти тряпки представляют какую-то ценность. То-то было работы реставраторам.



Веер поближе.



Последний, самый маленький зал, занимают вещицы из личных покоев императорской семьи. Памятные кольца, в которые тоже можно было вплести чьи-то волосы.



Цепь, изготовленная, кажется, к трёхсотлетию дома Романовых. На каждом медальоне - портрет одного из царей и императоров династии.



Медальоны, табакерки... И моё отражение.



Ларец, поднесённый императору Александру II Корпорацией лондонского Сити в память о его визите в Лондон.



Ещё табакерки.



Если мне память не изменяет, эта табакерка была подарена Екатериной II одному из её фаворитов. Центральный медальончик с профилем на крышке поднимается, открывая маленький тайничок.



И снова - человеческие волосы, на этот раз Романовых. В том числе волосы Петра I, и нет, они, вопреки сложившемуся стереотипу, не самые тёмные.
Выставка ещё работает и будет работать до мая. Кто в Москве, может посетить.

@темы: Это было недавно, это было давно, Культурное мероприятие, Фото

---

Торопцев С. А. Прелюдия Ли Бо: тень бытия 2

Итак, Ли Бо в сопровождении слуги отплыл из родного Шу, двигаясь преимущественно по рекам. Он не торопился - посещал места, связанные с известными мифами и легендами, а так же вполне историческими событиями и личностями, такими, как знаменитый поэт древности Цюй Юань. Впитывал в себя атмосферу этих мест и, конечно же, излагал свои впечатления в стихах. Окончательно родное Шу поэт покинул лишь весной 725 года. В городе Цзянлине (ныне Ичан в провинции Хубэй) Ли Бо познакомился со знаменитым даосом по имени Сыма Чэнчжэнь. Про этого монаха говорили, что он знает всё на пятьсот лет назад и видит всё на пятьсот лет вперёд; три императора, начиная ещё с императрицы У Цзэтянь, а потом её сын и внук, ныне правящий император Сюаньцзун, пытались зазвать его к своему двору. На Ли Бо встреча с таким человеком должна была произвести громадное впечатление. После неё он написал "Оду на встречу Великой птицы Пэн с Волшебной птицей Сию", подразумевая под птицей Пэн самого себя, а под птицей Сию, соответственно, нового знакомого. Позже Ли Бо отредактирует своё произведение, дав ему несколько иное название: "Ода Великой птице Пэн".
Про птицу Сию беглый поиск мне никакой информации не дал, есть только упоминание самого Торопцева, что обитала она на вершине горы Куньлунь, куда китайская мифология помещала то загробное царство, то обитель богов. Про птицу Пэн сказано более подробно - эта исполинская птица "несколько тысяч ли в длину" впервые появляется у Чжуан-цзы. Её крылья поднимают огромные волны, обнажая океанское дно, она способна пролететь без отдыха 90 000 ли. Впервые Ли Бо скромно уподобил себя этой птице ещё в стихотворном послании Ли Юну, в котором упоминается в предыдущей части. В дальнейшем это уподобление станет сквозным в его творчестве.
В том же 725 году Ли Бо начал писать стихотворный цикл под названием "Дух старины", который будет создавать до конца жизни. Всего в него вошло 59 стихотворений.
В Цзянлине Ли Бо встретил своего земляка и позвал его с собой, но совместное путешествие оказалось недолгим. У озера Дунтин спутник поэта почувствовал себя плохо и вскоре умер. Ли Бо пришлось искать участок земли для достойных похорон, а позже, когда власти начали уничтожать неучтённые захоронения, перенёс тело на кладбище города Эчэн (современный Учан). Кстати, эти похороны исследователи считают одним из доказательств принадлежности Ли Бо к китайской нации, поскольку он провёл их по китайскому обычаю.
Дальше Ли Бо совершил восхождение на гору Луншань, куда, по преданию, ещё в эпоху Чжоу ушли отшельничать семеро братьев Куан, а потом проживал отшельник Дамин-гун, которого навещал У-ди, величайший из императоров династии Хань (насколько я могу судить, эпоха Хань для эпохи Тан была примерно тем же, чем в Европе для эпохи Возрождения была античность). Впрочем, с Луншань были связаны и более древние легенды. И эта гора тоже оставила неоднократный след в поэзии Ли Бо:

За сизой дымкою вдали
Горит закат,
Гляжу на горные хребты,
На водопад.
Летит он с облачных высот
Сквозь горный лес -
И кажется: то Млечный Путь
Упал с небес.

(Сморю на водопад на горе Луншань. Пер. А. Гитовича)

Луншань был не единственной горой, посещённой поэтом в том странствии - именно Ли Бо дал имя горе Цзюхуа (Девяти лепестков), сегодня считающейся одной из четырёх священных гор буддизма. А одно из самых известных его стихотворений увековечило гору Цзинтин, связанную с поэтом V века Се Тяо, перед которым Ли Бо преклонялся:

Плывут облака
Отдыхать после знойного дня,
Стремительных птиц
Улетела последняя стая.
Гляжу я на горы,
И горы глядят на меня,
И долго глядим мы,
Друг другу не надоедая.

(Одиноко сижу в горах Цзинтиншань. Пер. А. Гитовича)

Поэт посетил город Цзиньлин (современный Нанкин), и изрядно там потратился на пирушки для новообретённых друзей - его слава как стихотворца летела впереди него, так что в желающих свести с ним знакомство недостатка не было. Возникает вопрос: за чей счёт был банкет, в смысле - всё это грандиозное путешествие? Китайские исследователи середины ХХ века с разоблачительным коммунистическим пылом пытались обвинять поэта в торгашестве и чуть ли не в контрабанде. Не забывая добавить про шлюх и пьянство по кабакам. Что ж, святым Ли Бо не был, и выпить действительно любил, но насчёт всего остального - безосновательные инсинуации. Да, весьма вероятно, что семья Ли продолжила заниматься торговлей и после переселения в Китай, но нет никаких свидетельств её незаконных деяний, равно как и того, что Ли Бо принимал участие в торговых, а тем более контрабандных операциях. Семья явно была достаточно состоятельна, чтобы поддержать сына и брата хотя бы на начальном этапе его пути - есть свидетельство из уст самого Ли Бо, хотя и преувеличенное, скорее всего, что отец вручил ему капитал из 300 тыс. монет (весьма значительная сумма, помощник губернатора, к которому поэт как-то обратился за материальной помощью, получал в год в пять раз меньше). А дальше - клановые связи, дружеская взаимопомощь, меценатство вельмож и чиновников, желающих продемонстрировать свою культурность. Так же всегда можно было заработать, написав что-нибудь на заказ, хотя последним Ли Бо не увлекался. Существовала целая прослойка странствующих интеллектуалов, именовавшихся "юсюэ" и бывших постоянно в пути кто в поисках службы, а кто и просто из-за охоты к перемене мест. Таким, например, был старший современник и ещё один кумир Ли Бо поэт Мэн Хаожань. Вынужденным путешественником был и друг Ли Бо, ещё один великий танский поэт Ду Фу.
Путь продолжился - к городу Янчжоу, где поэт, простыв, остановился в монастыре Силин. Там его навестил чиновник по фамилии Мэн (к упомянутому Мэн Хаожаню никакого отношения не имеет) и позвал с собой в Аньчжоу (современный Аньлу в Хубэй). Ли Бо охотно откликнулся на приглашение, тем более, что в тех краях жил его родственник - дядя Ли Янбин, чьи воспоминания один из немногих источников биографических сведений о Ли Бо.
До Аньчжоу Ли Бо добрался весной 727 года. Место ему понравилось, и он задержался тут надолго, с помощью местных жителей соорудив себе жилище на склоне гор Байчжао к северу от города. Десятилетний период проживания в тех местах, с лёгкой руки самого же Ли Бо, называют "хмельным пустынничеством в Аньлу".
Теперь Ли Бо мог навещать своего любимого поэта Мэн Хаожаня, который жил в городе Саньяне, недалеко от его нового жилища. Вдвовём они бродили по горам, пили и рассуждали о высоком. Но спустя два года Мэн Хаожань уехал на восток. Проводив его, Ли Бо написал в память о друге гимн "Саньянская песнь".
В одиночестве, прочем, Ли Бо не остался - как и прежде, в людях, желавших с ним встретиться, недостатка не было. К нему заехал старый знакомец Юань Даньцю, а как-то поэта навестили родные братья. В честь этой встречи Ли Бо написал эссэ "В весеннюю ночь с братьями пируем в саду, где персик цветёт", живописав атмосферу не весёлой пирушки, а, скорее, философской беседы интеллектуалов. Тем не менее, в процессе интеллектуальной беседы поэт напился так, что, пойдя провожать гостей, ухитрился заснуть прямо на дороге, по которой, как назло, с утра проезжало высокое начальство. Поскольку поднять и разбудить Ли Бо не удалось, начальство восприняло происшедшее как проявление непочтения, и поэту потом пришлось долго оправдываться. В конце концов инцидент замяли.
В общем, "пустынничество" Ли Бо вовсе не было пустынным, особенно если учесть, что в конце 727 года он женился. Его избранницей стала девушка из весьма родовитого и высокопоставленного рода Сюй. Её личного имени история не сохранила, но в преданиях она именуется Цзунпу - "Драгоценная яшма". Так же по преданию, в первую брачную ночь Ли Бо обнаружил под подушкой у молодой жены собственные стихи, которые она, оказывается, уже давно собирала. Предки девушки занимали высокие посты, вплоть до должности имперского канцлера, отец был начальником области Цзэчжоу. Девица Сюй получила хорошее образование, была благовоспитанна и изящна - в общем, если смотреть не на талант, а на вес в обществе, муж был ей не ровня. А потому не она перешла в род мужа, а муж был принят в род жены, и положение примака, скорее всего, уязвляло самолюбивого поэта. Возможно, поэтому он, как и прежде, много времени проводил в своей хижине на склонах Байчжао. Сановные родственники рекомендовали его на чиновничьи посты, но ни на одном из них Ли Бо не задержался. Не то считал их слишком низкими для своих амбиций, не то в принципе не был приспособлен для чиновничьей службы.
И всё же какие-то перемены в поэте произошли: в стихах, написанных в период после женитьбы, ведущим становится мотив ухода весны, увядания, старения. Видимо, так он переживал прощание с беспечной юностью, осознания ответственности за семью. Отношения с женой, видимо, складывались хорошо - когда спустя три года после женитьбы Ли Бо надолго её покинул, отправившись в столицу в надежде всё же осуществить свою мечту и пробиться к императорскому двору, он слал домой стихотворные послания, сложившиеся в цикл "Моей далёкой" из двенадцати стихотворений.

И гора Колдовская, и тёплые реки,
И цветы, осиянные солнцем, - лишь грёзы.
Я не в силах отсюда куда-то уехать,
Облачка, унесите на юг мои слёзы.
Ах, как холоден ветер весны этой ранней,
Разрушает мечты мои снова и снова.
Ту, что вижу я сердцем, - не вижу глазами,
И в безбрежности неба теряются зовы.

(Моей далёкой. Пер. С. Торопцева)

Есть свидетельства, что жена наравне с ним принимала его гостей и участвовала в беседах, вместо того, чтобы уйти во внутренние покои и предоставить мужчин друг другу, как это было принято. В общем, с этой точки зрения брак вполне удался.
А где жена, там и дети. Сколько их всего было у Ли Бо, опять-таки, в точности неизвестно. Доподлинно можно сказать, что в первом браке родились дочь Пинъян и сын Боцинь, поэт упоминает их в своих стихах. В биографических материалах танского времени можно вычитать ещё два имени: Поли и Тяньжань, и вот с ними никакой ясности нет. Предполагают, что Поли - имя сына, которого родила Ли Бо некая женщина уже после смерти его первой жены. Однако, есть теория, что это имя первого сына Ли Бо, а имя Боцинь считают опиской (иероглиф "цинь" пишется похоже на иероглиф "ли"). Точно так же опиской или результатом неправильного прочтения может оказаться и имя "Тяньжань" - то ли автор текста перечислял талантливых сыновей Ли Бо, то ли писал, что его сыну были небом ("Тянь") дарованы таланты... Последняя трактовка означает, что ребёнка по имени Тяньжань вообще не существовало в природе.
Есть и ещё одно детское имя, вызывающее сомнения. В предисловии к сборнику стихов Ли Бо, составленных его современником, поэтом Вэй Ванем, сказано, что жена Сюй родила мужу девочку и мальчика, которого назвали Минъюэ Ну. Имя больше похоже на женское ("ну" - переводится как "слуга, подчинённый", и так уничижительно называли себя женщины, обращаясь к мужчине), так что кто-то из исследователей полагает, что слово "мальчика" тут - позднейшая вставка. Однако с этими китайскими именами никогда нельзя утверждать с уверенностью. Словом, похоже, что Боцинь и Минъюэ Ну - это один и тот же мальчик; с китайской привычкой давать одному человеку несколько имён, неудивительно.
К 730-м годам поэт наконец созрел для того, чтобы начать решительный штурм столицы и императорского двора. Большинство исследователей считают, что это произошло в период между 730 и 734 годами. Возможно, сперва Ли Бо посетил не западную столицу Чанъань, а восточную - город Лоян. Император Сюаньцзун родился в Лояне, часто посещал родной город, и как раз в 734-736 пребывал в Восточной столице. Однако ни в Лояне, если он там был, ни в Чанъане, Ли Бо добиться желаемой аудиенции так и не удалось, не смотря на то, что у него был выход на императорскую семью хотя бы через старую знакомую принцессу Юйчжэнь, в резиденции которой он и поселился. Но, хотя принцесса при случае и показала отцу-императору написанную Ли Бо оду, никакого желания видеть её автора Сюаньцзун не изъявил. Никто же другой поэту помочь не захотел, или не смог. Отчасти тут, видимо, был виноват и нрав самого Ли Бо, "кость в спине", как выражались его биографы. Да, он активно искал покровительства, но, будучи о себе весьма высокого мнения, полагал, что это высшие должны заслужить его расположение, а не наоборот. Потенциальные покровители, разумеется, думали иначе. Характерный эпизод: как раз в этот период перед Ли Бо действительно открылась возможность совершить впечатляющий карьерный скачок. Создавалось особое инспекционное ведомство, призванное наблюдать за легитимностью действий окружных начальников, для чего подбирались авторитетные интеллектуалы. На место одного такого инспектора и был рекомендован Ли Бо. Поэт разразился благодарственным письмом, в котором, не отходя от кассы, намекнул рекомендателю, что достоин должности повыше. В результате не получил ничего.
Поэт в стихах излил своё негодование против властной верхушки, неспособной отличить мудреца от льстеца, но больше ничего поделать не мог. Покинув Чанъань, он совершил восхождение на свою тёзку, гору Тайбо, тоже весьма почитаемую в даосизме. А потом, в 735 году совместно с приятелем, совершил поездку в город Бинъюань. Отец приятеля командовал местным гарнизоном, и любопытный поэт сунул нос в каждую щель, в том числе и гарнизонную тюрьму. Где как раз томился в ожидании казни человек по имени Го Цзыи. Будучи командиром невысокого ранга, он был отправлен со своими подчинёнными на сбор провианта и не успел вернуться к назначенному сроку, что считалось серьёзным проступком. Проникнувшись к нему сочувствием, Ли Бо добился отмены смертного приговора. Это доброе дело ещё сыграет свою роль в его судьбе.
Несколько лет Ли Бо метался по стране, нигде не находя покоя. То возвращался к жене в Аньлу, то навещал Юань Даньцю в горах Суншань близ Лояна, то уезжал на восток в Юэ. В либоведении этот период его жизни именуется "поход в десять тысяч ли". Но в 735 году Ли Бо возвращается, как выражались китайские биографы "возделывать своё поле". Поле, правда, принадлежало не ему, а его тестю, но урожай шёл семье поэта. Кроме того, власти близлежащего Саньяна отыскали для него синекуру, которая позволяла, не особо напрягаясь на службе, получать какое-никакое жалование - в общем, на жизнь хватало. Но настроение у него, судя по стихам, депрессивное. А тут ещё умирает тесть Ли Бо, и поэт вступает в конфликт с шурином, вовсе не желающим делиться наследством. Не опускаясь до сутяжничества, Ли Бо к началу 737 года гордо перевозит семью в Восточное Лу, на родину Конфуция, в нынешней провинции Шаньдун. Так завершилось его десятилетнее "пустынничество в Аньлу".
На новом месте Ли Бо поселился либо в Жэньчэне (современный Цзинин), либо в находящемся недалеко от него Яньчжоу. И, возможно, именно тогда, а не позже, в Лояне, произошло его знакомство с Ду Фу. Во всяком случае, они имели возможность пересечься в одной точке пространства-времени - в Яньчжоу жил отец Ду Фу, и сын, разумеется, приезжал его навещать.
Увы, переезд оказался роковым для жены Ли Бо - она, видимо, и так не отличалась крепким здоровьем, а путешествие ослабило её ещё больше, и она умерла родами (выжил ли ребёнок, не сказано). И без того весьма уважавший вино, Ли Бо начал пить ещё больше, переживая внезапное вдовство, падение социального статуса - здесь он был далеко не так известен, как на прежнем месте - безденежье и разбитые надежды. Впрочем, долго одиноким поэт не остался: по соседству находился дом, во дворе которого рос гранат, а в самом доме проживала миловидная девушка.

У соседки моей
Под восточным окном
Разгорелись гранаты
В луче золотом.
Пусть коралл отразится
В зелёной воде -
Но ему не сравниться с гранатом
Нигде.
Столь душистых ветвей
Не отыщешь вовек -
К ним прелестные птицы
Летят на ночлег.
Как хотел бы я стать
Хоть одной из ветвей,
Чтоб касаться одежды
Соседки моей.
Пусть я знаю,
Что нет мне надежды теперь, -
Но я всё же гляжу
На закрытую дверь.

(Воспеваю гранатовое дерево, растущее под восточным окном моей соседки. Пер. А. Гитовича)

Дверь скоро отворилась, хотя у исследователей нет единства, было ли это настоящим браком, или "диким", то есть, просто сожительством. В любом случае, продлились отношения недолго - не сошлись характерами, что называется. И Ли Бо в сердцах припечатал свой недавний романтический интерес "дурой из Гуйцзи", под каковым прозванием девица и осталась в веках. Не злите гения!
Местные власти выделили поэту пахотное поле, которое он добросовестно обрабатывал, добывая себе средства к существованию. К нему регулярно наведывались друзья, сложился постоянный кружок, получивший по-китайски цветистое название "шестеро анахоретов с Бамбукового ручья". Время от времени поэт, как и прежде, срывается с места и уезжает то на побережье, то к священной горе Тайшань. Но в целом жизнь вошла в устоявшуюся колею. Постепенно Ли Бо успокаивается, осознав наконец, насколько несбыточны были его надежды подняться к вершинам и направлять самого императора мудрым словом. Но когда честолюбивые мечтания уже, казалось, окончательно остались в прошлом, в 742 году колесо Фортуны внезапно повернулось, и Ли Бо действительно получил личное императорское приглашение ко двору.

Продолжение следует.

@темы: Да, были люди в оно время, Книги, Китайское

---

Вредные советы для постящихся

Если мясо не вкушаешь,
замени его родными.
Погрызи их хорошенько,
чтоб смирились и спаслись.

Пусть все видят, что Вам плохо,
что Вы постник всех народов,
всех времен и всех галактик,
с Вас пусть все берут пример.

Для таких же добрых целей
одевайтесь потемнее.
И погромче с грустным видом
воздыхайте тяжело.

Если в гости пригласили,
этот шанс не упустите,
показать, как это плохо,
в Пост веселье затевать.

Выковыривайте мясо
из салатов на салфетку.
С кислой миной вопрошайте:
“Где тут постная еда?”

Если музыку включили,
затыкайте сразу уши
с криками: “Прости им, Боже!
Ведь не знают, что творят!”

А в подарок принесите
книги: “Постные рецепты”,
“Календарь постов и трапез”
и “Как гордость победить”.

Если денег Вам не жалко,
можно также напечатать
им картину Васнецова
под названьем “Страшный Суд”.

Дети тоже пусть постятся,
пусть поймут, что жизнь сурова.
Это лучше, чем родные,
им никто не объяснит.

Очень скоро Ваши дети
убегут от Вас в пустыню,
и по их святым молитвам
Вам Господь всё-всё простит.

Для беременных, кормящих
Пост - прекрасное занятье,
дети могут стать святыми
(если только доживут).

Пусть постится Ваша кошка,
и собака пусть постится,
Пост поможет непременно
им скорее в рай попасть.

Коль в себе греха не видно,
поищите грех в соседе.
Вам со стороны виднее!
Нужно ближним помогать.

Наносите людям пользу
и добро им причиняйте,
и не верьте, если будут
вдруг кричать: “Не надо нам!”

Ведь они ещё слепые
и духовно не прозрели,
Вам со стороны виднее,
что спасительней для них.

Если нужно вдруг из школы
или забирать из сада,
Вы вставайте на молитву,
дети могут подождать.

Если кто-то обличит Вас,
намекнёт, что Вы не правы,
должен сразу он об этом
очень горько пожалеть.

Это что ещё такое!
Пусть смиряются и знают,
только Бог имеет право
Вас, безгрешного, судить.

(Автор: священник Владимир Панарин)

@темы: Всякое, Юмор, В этот день..., Стихи

---

Торопцев С. А. Прелюдия Ли Бо: тень бытия

Прочитала биографию танского поэта Ли Бо. Много воды. ОЧЕНЬ много воды. Чем-то мне эта книга напомнила биографию Шекспира Питера Акройда, в которой говорилось о чём угодно: о тайном католичестве жителей Стратфорда, о тонкостях организации театра шестнадцатого века, о памфлетных баталиях, сотрясавших английский литературный и театральный мир... О чём угодно, кроме собственно биографии Шекспира. Здесь несколько иное, имя Ли Бо встречается в каждом абзаце хотя бы по разу, но фактологического материала крайне мало. Большую часть занимают размышления на тему, зарисовки предполагаемых чувств и мыслей поэта, сценки и диалоги, более, как мне кажется, уместные для художественной литературы. Но причина та же - крайне мало фактов, а к тем, что есть, постоянно приходится добавлять: вероятно, по видимому, есть основания думать, что...
Но чувствовалось, что Торопцев своего героя очень любит, и это в какой-то степени подкупало. Если же попытаться выжать воду, то...



Достоверно известного о Ли Бо крайне мало, нет даже единого мнения, где и когда он родился. Ясно, что рождение произошло не раньше 699 г. и не позже 705 г. Но чаще всего называют 701 г., что находит подтверждение и в стихах самого поэта - так, в стихотворении, датированным 750 г. он упоминает, что прожил 49 лет. Нет никакой ясности и с местом рождения - исследователи и почитатели называли самые разные географические точки, включая даже Чанъань, столицу Танской империи. Но наибольшее распространение получили две версии: "сычуаньская" и "западная". Согласно последней, Ли Бо родился в городе Суйе (Суяб) в районе озера Иссык-Куль на территории современной Киргизии. Вторая версия называет родиной Ли Бо китайский край Шу в современной Сычуани. Известно, что семья Ли, к которой принадлежал поэт, действительно проживала на окраине империи, за пределами границ Китая, а потом перебралась обратно на родину предков, но было это до или после рождения Ли Бо, исследователи расходятся. В любом случае, если Ли Бо и родился в Киргизии, когда случился отъезд, ему было не больше четырёх лет, так что вырос он в Шу.
Род Ли, которому он принадлежал, прослеживается ещё с ханьской эпохи, а легенды и вовсе выводят его от Лао-цзы, того самого, автора "Дао дэ цзина". Кстати, от него же выводила свой род и династия танских императоров. Предки Ли Бо порой занимали весьма высокие посты, но потом за какую-то провинность были сосланы в западную провинцию Лунси на территории современной Ганьсу, откуда потом тайно перебрались ещё западнее, в Тюркский каганат. К началу VIII века в Суйе жило уже четыре поколения рода Ли. Непосредственно о родителях Ли Бо известно крайне мало. Его отец Ли Кэ, вероятно, занимался торговлей, о чём косвенно свидетельствует его имя, вернее, прозвище Кэ - "странник", "гость", в том числе и торговый. О том, что "Кэ" именно прозвище, говорит тот факт, что Ли Бо упоминал его в своих стихах - личное имя отца для сына было бы табуировано. Когда родился будущий поэт, Ли Кэ назвал его Бо - "белый", а по достижению совершеннолетия дал ему второе имя Тайбо, означающее "Великая белизна", и одновременно являющееся названием планеты Венеры, а так же горы недалеко от Чанъаня.
О матери не известно вообще ничего, даже её фамилии, есть лишь предположение, что она принадлежала к тангутской народности цян, или имела примесь цянской крови. В Шу, куда перебралось семейство Ли, цян жило много, так что Ли Бо всё детство и юность вращался в "варварской" среде, что не могло не сказаться на его мировосприятии. Так же как и то, что в Шу семья Ли тоже оказалась пришельцами, хотя и проживала там их дальняя родня - клан Ли был достаточно разветвлён, и иные выходцы из него становились не последними людьми. Кстати, у своих родителей Ли Бо был вторым ребёнком, но сколько всего у него было братьев и сестёр, Торопцев не пишет, и по имени упоминает только младшую сестру Юэюань.
Семейство Ли обосновалось в населённом пункте Цинляньсян, рядом с современным городом Цзянъю в Сычуани. Название Цинляньсян в разных источниках записывалось разными иероглифами и в зависимости от написания означает либо "Чистый посад", либо "Посад Синего лотоса" (Синий лотос - образное обозначение глаз Будды). Сам Ли Бо явно предпочитал второй вариант. По причине ли тёмного прошлого пришельцев, нехватки школ или того, что отец Ли Бо больше тяготел к даосизму, а в школе акцент неизбежно сделали бы на конфуцианских штудиях, но образование поэт получил дома. Весьма обширное, надо сказать, образование, и парень был способный, схватывал всё на лету. Жадный до знаний, он брал у знакомых книги и уходил с ними в горы, в сооружённую местными парнями под его руководством соломенную хижину. После местные жители поставили на том месте кумирню в честь великого земляка, но она не пережила "культурной революции".
К пятнадцати годам к книжному обучению добавился меч. Учителя были хорошие, но фехтовальщиком Ли Бо так и остался посредственным - более высокий уровень требовал посвящения этому занятию всего себя, на что поэт оказался не готов. Тем не менее, хроники упоминают его участие в реальных стычках и поединках, и далеко не всегда Ли Бо выходил из них победителем. Кое-кто намекает, что не все эти столкновения оканчивались бескровно, а поскольку Ли Бо не пострадал (во всяком случае, сколько-нибудь значимо), выходит, что страдали его противники.
А ещё в это время он начал серьёзно писать стихи. Пятнадцать лет - по тем временам пора юношества, время определяться с дальнейшим жизненным путём. Как раз тогда у Ли Бо появился новый учитель Чжао Жуй, личность достаточно выдающаяся, литератор и знаток боевых искусств, автор нескольких этико-философских сочинений. Император Сюаньцзун неоднократно приглашал его ко двору, но Чжао Жуй в самом даосском духе предпочёл странствия и уединение. Однако, не смотря на отшельнические настроения, Чжао Жуй отнюдь не чурался государственнических идей, размышляя в своих сочинениях, как именно можно было бы построить идеальное государственное управление. Ли Бо во многом перенял его взгляды. Следы влияния Чжао Жуя прослеживаются в поэзии Ли Бо до конца его жизни.
Ли Бо на год переселился к своему учителю в Цзычжоу (современный Саньтай), а потом отправился на гору Дайтянь, в монастырь Дамин ("Великое просветление"), руины которого сохранились и поныне. Там поэт провёл в общей сложности десять лет, время от времени отлучаясь, чтобы навестить семью и друзей или постранствовать по родному Шу. Упражнялся с мечом, под руководством наставника постигал каноны и занимался собственным творчеством. Стихотворение 718 г. "Навещаю отшельника на горе Дайтянь, но не застаю его" считается самым первым из достоверно принадлежащих кисти Ли Бо:

Собаки лают,
И шумит вода,
И персики
Дождем орошены.
В лесу
Оленей встретишь иногда,
А колокол
Не слышен с вышины.
За сизой дымкой
Высится бамбук,
И водопад
Повис среди вершин…
Кто скажет мне,
Куда ушёл мой друг?
У старых сосен
Я стою один.
(Пер. А Гитовича)

Весной 720 года Ли Бо покинул монастырь и отправился в Чэнду, столицу края Шу. Заодно посетил крупный даосский центр на находившейся рядом с городом горе Цинчэн, считавшуюся святой у даосов. Как раз в то время там появилась новая монахиня: принцесса Юйчжэнь, дочь предыдущего и сестра ныне правящего императора. Предположительно именно тогда и произошло её знакомство с Ли Бо, в дальнейшем они встретятся ещё не раз. Тогда же он познакомился с монахом по имени Юань Даньцю, которому в течении жизни посвятил четырнадцать стихотворений, и ещё во многих фоново упоминал его имя.
В Чэнду Ли Бо приехал не только для того, чтобы посетить места, связанные с когда-то жившим здесь знаменитым поэтом эпохи Хань Сыма Сянжу, но и с вполне практической целью - найти себе покровителя. Его манила мысль о государственной службе, но медленное (добавлю - и не гарантированное) восхождение по чиновничьей лестнице не прельщало импульсивного поэта. Куда заманчивее выглядела мысль произвести впечатление на кого-то из высокопоставленных вельмож, кто составит ему протекцию при дворе и послужит трамплином для прыжка на самую вершину. Увы, молодому человеку не везло: из всех чиновников, которых он посетил, заинтересовать удалось лишь одного. Вельможа Су Тин оказался ценителем поэзии и, ознакомившись с сочинениями Ли Бо, дал ему рекомендательное письмо к начальнику области Юйчжоу Ли Юну, знаменитому литератору и каллиграфу. В начале зимы 720 года Ли Бо прибыл в Юйчжоу (Чунцин) и добился аудиенции у Ли Юна, но, будучи уверен в своих талантах, решил не использовать письмо - и наткнулся на более чем холодный приём. Правда, юное дарование сумело отыграться, сочинив ироничное стихотворное послание с упрёком, к которому запоздало всё же приложило рекомендацию от Су Тина. Ли Бо ещё дождётся времени, когда спустя лет двадцать снова встретиться с Ли Юном, и тот публично покается в том, что когда-то не распознал истинный талант. Что ж, поэт не держал на него зла, и в дальнейшем отзывался от Ли Юне исключительно комплиментарно.
Помимо Ли Юна, Ли Бо посетил ещё и помощника начальника уезда, и тот отнёсся к нему куда приветливей, но как-то помочь через голову начальства не решился, отделавшись подарком. Вознаграждая себя за разочарования, Ли Бо поднялся на гору Эмэй, Крутобровую, святую гору на этот раз не даосизма, а буддизма. Судя по стихам, горные красоты оставили глубокий след в его душе.
Ли Бо вернулся в домой, сознавая, что это возвращение временно. Неудача не охладила его энтузиазм, пора было выходить в большой мир. Правда, это "временно" растянулось на четыре года, но весной 724-го поэт навсегда покинул родные места и отправился в долгое странствие.

Продолжение следует.

@темы: Да, были люди в оно время, Книги, Китайское

---

Досмотрела-таки Монтекристу (и месяца не прошло, ага). Ну да, правы были те, кто говорил, что месть вышла скомканной. Как по мне, можно было что-то сократить в начале и середине. Враги как-то поглупели, хотя они и до того были не ахти, особенно Вильфор. А тут - Монте-Кристо устраивает перфоманс с новом доме, Вильфор бросается к его "врагу". Лорд как-там-его ничего полезного не говорит, но прокурор необъяснимым образом успокаивается. И когда начинается интрига с кораблями, не останавливает Данглара - мол, погоди своим имуществом рисковать, граф-то какой-то мутный... Нет, вся троица уже готова верить ему до гроба. Андре сразу же после суда бежит мстить за тётку, которую он и помнить не должен - сильно сомеваюсь, что её отпускали из борделя навещать племянника, тем более после одного побега. И почему Андре застрелили, когда можно было просто арестовать? Парня жалко.
Разоблачения Морсера не было вообще, как и извинений Альбера перед Моне-Кристо. Жаль, это ведь какой штрих к характеру персонажа! Его папаша, выходит, наказан только лишением семьи. В поединке нагнали драматизьму: противники тяжело лупят друг друга, но тщательно следят, чтобы ненароком не добить совсем. В финале ГГ уплывает в закат один-совсем-один на довольно большом корабле, прям как Рене Аррой. Интересно, с таким судном можно справиться в одиночку?
Пейзажи роскошны, интерьеры поскромнее, а вот на костюмы пожмонтичали, особенно для дам. Гайдэ все последние сцены ходит в одном платьюшке. Мерседес гостей принимает в чём-то тёмненьком в цветочек, для графини годящемся разве что в дневные домашние.
В общем, начало понравилось больше, чем конец.

@темы: Кино

---

Я после концерта Хелависы: "Любовь во время зимы" была, конечно, спета хорошо, но она как-то мимо меня.
Я два с половиной месяца спустя: скачиваю "Любовь во время зимы" себе на телефон.

@темы: Музыка

---

Иней

Ветер наконец стряхнул с деревьев иней, оставшийся после ночного тумана. Ещё позавчера вид из окна был вот такой:

@темы: Фото